если даже и не смогут, то ничего страшного, некоторые люди живут с навязчивой идеей спасти мир или, к примеру, что они — Наполеоны.

«Ой, ой, — подумал Пиноккио, — а дядечка, кажется того… С головой не дружит, я ему про ос на чердаке, а он мне про Наполеонов. Надо быть с ним поосторожнее, а то вон у него на верстаке какой здоровый молоток лежит, как бы он не разгорячился».

— Да вы не волнуйтесь, синьор мастер, — вкрадчиво начал Буратино, — я ничего такого не имел в виду. А то знаете как получается: разговаривают два приличных человека про ос и ненароком один другого обижает словом, абсолютно не желая этого. А обиженный, не разобравшись, что к чему, хвать молоток и обидчика по башке. Тот и умер. А кому это надо? А всё из-за чего? А всё из-за того, что два приличных человека просто друг друга не поняли. Вот, к примеру, вы меня понимаете?

«О-о, да у него, кажется, бред начинается, — подумал мастер, — и про молоток он зачем-то начал говорить, нервный он какой-то, как бы чего не вышло. А чего же ему не быть нервным, если папаша пьёт, не просыхая. Результат налицо: вон у него нос какой — сплошная деградация. Наследственность!».

Так размышляя, синьор Антонио, стараясь не делать резких движений, приблизился к молотку, аккуратно взял его и спрятал за спину.

— Конечно, я вас прекрасно понимаю, синьор Джеппетто-младший, — сказал столяр, — а может, вам водички дать? Холодненькой?

«Мамочки, — со страхом подумал Буратино, — это зачем же он молоточек за спину прячет. Кажется, он буйный. Говорит, что понимает меня, водичку предлагает, а я сейчас только отвернусь, он мне голову и расшибёт, как орех. И надо ж, какой хитрый, встал около двери. Ой, как страшно!». Думая так и продолжая дрожать от страха, Пиноккио огляделся и увидел стамеску, та лежала рядом, и мальчик взял её в руки, делая вид, что хочет рассмотреть инструмент.

— Нет, спасибо, синьор мастер, водички мне пить не хочется чего-то, — сказал Буратино, сам большим пальцем пощупал, остра ли стамеска, и при этом покосился на мастера.

«У, как зыркает, убийца. Ну, вылитый убийца. И стамеску на остроту проверяет. Господи и пресвятая Дева Мария, спаси и сохрани. Маленький какой, а сразу видно — злобный, — подумал мастер и потихоньку двинулся к двери, — в случае чего сбегу и позову людей».

— А что же вы от меня хотите, раз не воды? — спросил Антонио, передвигаясь в сторону двери.

«Всё, путь отрезан, убьёт. Это и ежу понятно, убьёт. Зря я, кажется, от воды отказался. Да кто же знал, что он так обидится, — подумал мальчик и двинулся к окну, как бы ненароком выставив стамеску вперёд, — в случае чего разбиваю окно и бежать отсюда».

— А знаете, — сказал он, — я хотел попросить сделать мне лестницу. Я бы вам заплатил сольдо.

«Вишь-то, как он со стамеской управляется, — со страхом думал синьор Антонио, глядя, как Пиноккио выставил инструмент вперёд, — видать, не впервой ему таким инструментом орудовать. Просто живопыра какой-то, людоед. Вот дал Бог соседей: один бандит-пьяница, а другой и вовсе убийца».

— А какой же длины вам нужна лестница?

— Да чтобы до чердака доставала.

— До чердака говорите? Где осы живут? — уточнил мастер медленно и внятно.

Он старался, как и Буратино, не делать резких движений и не шуметь. Весь их разговор протекал тихо, а движения были плавны. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, глядя на них, что два этих человека танцуют какой-то медленный балет. Несмотря на то, что оба говорили тихо, собеседники прекрасно слышали друг друга и видели тоже хорошо, так как каждый внимательно следил за малейшим движением оппонента.

— Так значит, чтобы достала до вашего, так сказать, чердака? — уточнил мастер.

— Ну да, до чердака.

— То есть высотою лестница должна быть один метр?

— Ну, зачем же один метр, мы же с папой не в землянке живём.

— Ах, ну да, не в землянке, — столяр покачал головой, как бы соглашаясь, — а сколько же метров должно быть в лестнице?

— Ну, метра три, как минимум, — произнёс Буратино и подумал: «Совсем старик из ума выжил, как же мне отсюда убраться живым?»

«О, да этот шкет считает себя трёхметровым великаном, — думал столяр, — чёрт с ним, сделаю ему хоть четырёхметровую лестницу, лишь бы убрался отсюда или хотя бы стамеску положил».

— Как пожелаете, синьор сосед, хотите три метра — сделаю три. А почему бы вам в таком случает стамесочку не положить. Зачем она вам? — спросил синьор Антонио.

— А зачем же вам молоточек? — в свою очередь поинтересовался Буратино.

— Так я им работаю, — ответил столяр.

«Представляю, как ты им работаешь, мясник», — подумал Буратино и произнёс:

— А зачем же вы его за спину прячете?

— Да я его и не прячу вовсе, — ответил мастер и решил действительно достать его из-за спины, но как назло то ли от нервности ситуации, то ли от дрожания рук он его выронил, и молоток, пролетев немного, упал между ним и мальчишкой.

На секунду в комнате повисла гробовая тишина. И мальчик, и мастер замерли в положении боевого нейтралитета: я не двигаюсь, пока ты не двигаешься, я не стреляю, пока ты не стреляешь. Но бесконечно так продолжаться не могло. У кого-то должны были сдать нервы. Они оба вращали зрачками, следя друг за другом и одновременно высматривая молоток. Синьору Антонио ещё приходилось следить и за стамеской. Наконец, нервы у старика не выдержали, и он кинулся на пол за молотком. Пиноккио понял: развязка близка, и она будет кровава. Поняв это, он заорал:

— А-а-а, не позволю, — и головой вперёд, с разбегу, кинулся в закрытое окно.

Выбив его вместе с рамой и отбежав на безопасное расстояние, он закричал:

— Синьор Антонио, я на вас надеюсь. Лестница мне нужна к вечеру. Я к вам за ней зайду.

— Не извольте беспокоиться, синьор сосед, и заходить ко мне нет никакой необходимости, я её сам вам доставлю, и причём бесплатно, — крикнул в ответ столяр, выглядывая в ту дыру, которая некогда была его окном.

— Заранее спасибо, — крикнул Буратино, — приятно иметь такого хорошего соседа, как вы.

—