Сесилия, сердито взболтнув ногами под столом, принимается спорить:

— А мне приснилось тоже, что папа! — и надувает губы. — Мне первой приснилось, что папа! Это мой сон, что папа!

Роман тоже что-то видел во сне. Но рассказывать он пока не умеет. Вытянув губы, он дует на ложку. Роми любит поесть.

— А мне приснился русский профессор-убийца, — говорит Хосе. — Кошмарный тип. Похож на то ваше аниме про убийцу-студента, только не студент, а профессор. С топором и в халате с глазами.

— В халате с глазами? — переспрашиваю я. — В смысле — с глазами? Узор из глаз?

— Ну да, — говорит Хосе.

— Это ты тоже в статье вычитал?

— Нет, — говорит Хосе, — в статье на фотке было только его морда. А на ней, конечно, парочка глаз имелась, но обычно это не называют узором. Тебе не нравится уха?

— Это уже вторая тарелка.

Вообще-то я знала одного человека, у которого был узор из глаз. Только не на халате, а на нем самом. Это была татуировка. Там, где обычно не видно, под одеждой.

4

Он так рассказывал про эти глаза:

— Когда я впервые услышал строчку из песни Гребенщикова «и синий вол, исполненный очей», — меня поразил этот образ. Я стал искать, откуда это.

— А, это из откровения Иоанна Богослова, — блеснула я. — Одно из видений Апокалипсиса.

— Гениальная девочка! — похвалил он.

Мне тогда было шестнадцать. Меня передернуло, но я ничего не сказала. В те времена я считала, что если мне неприятно, то это мои проблемы, потому что надо привыкать к человеческому обществу и терпеть его издержки ради его выгод. Правда, по факту я была не очень терпеливой. Это и спасало.

— И вот, — продолжил он, — я набил себе эту татуировку. Ты видишь, что у меня и живот, и бедра, и плечи, и даже хуй с глазами. Это значит, что я бодрствую. Я никогда не сплю, даже когда сплю.

— Как сказал Паскаль, агония Христа длится вечно, и все это время нельзя спать, — не удержалась я, хотя догадывалась, что за этим последует.

И конечно, он сразу понес свою набившую оскомину хуйню про то, что он меня нашел, как алмаз в навозной куче, и про то, что этот алмаз нуждается в огранке, и что мы с ним одной крови, и что он любит дерзких умом и всегда искал именно такую подругу. Я делала вид, что все это кушаю, а сама тайком выплевывала и самодовольно радовалась тому, что не поддаюсь на его дешевую хуйню.

Хотя чему тут было радоваться? От того, что ты все понимаешь и мысленно диссишь, ты не меняешь поведение. Ты знаешь, что перед тобой мудак, но продолжаешь идти с ним под ручку, борясь с тошнотой. Тебе и лестно, и тошно одновременно. Ты колеблешься. Ты думаешь: а может, еще ничего? Умный ведь. А на свете столько дураков. За ум многое можно простить. А что противно — может, это поначалу? Опыта ведь нет.

Наши разговоры с Семеном были умными, изощренными, ироничными, а также плотными, тесными, тугими, безвоздушными, как капроновый чулок, которым он, по всей видимости, и задушил эту несчастную девицу.

5

Черт подери! Да, это он и есть!

Я выяснила это в пять щелчков, а теперь сижу в прибое и обтекаю. Девочки под навесом рисуют моими мелками. Соленый шелковистый Ромчик сосет мои сиськи, то одну, то другую. Солнце садится. То, чем я занимаюсь, никак нельзя назвать думанием. Это, скорее, какое-то мысленное квохтанье. Типа: ах, ах! Да это же он! Мой бывший любовник! Конечно, он и задушил! Я уверена! А та девица, которая делась неизвестно куда десять лет назад! Про нее тоже говорили! А потом они пошли вдвоем в лес, она съела поганку и умерла! Доказательств его вины не было! Одни подозрения! А я еще такая — не демонизируйте его, он на такое не способен, он мудак, но не злодей! Кудах-тах-тах! Не мысли, а перья.

Я целую Ромчика в лобешник и уношу его в тень. Хосе сосредоточенно торгует, одновременно общаясь в чатике с собратом-трейдером на другом берегу океана. Берем детские велики, идем прогуляться, фоткаю, скроллю инсту, а фоном, как бессмысленная лента новостей, едут по кругу все эти мысли.

Типа: интересно, он и ей небось втирал, что она алмаз и нуждается в огранке? А интересно — ведь есть же люди, которым это всерьез нравится! И эти люди — полные идиоты! Я определенно помню, что меня это дико бесило! И я очень быстро послала Семена подальше! Он позволял себе делать мне замечания! Считал себя выше других! Меня хватило на четыре месяца, дальше — баста! Ни один умный человек не стал бы терпеть дольше и не стал бы его жертвой!

Он так и говорил, мудила: я другой, не такой как все. Мне многое дано и многое позволено, но и спросится с меня больше. Я — другой. Неужели можно говорить такие банальности — и тебя будут слушать? Как это работает?

6

Вечером Хосе говорит:

— Ты сегодня весь день вздрюченная. Расскажи, в чем дело.

По вечерам мы с Хосе сидим на берегу, жжем костер и смотрим в океан. Это круто — смотреть в океан. Из-за океана я даже не знаю толком, как Хосе выглядит, а он не помнит, как выгляжу я. Потому как все свободное от детей и работы время наши взгляды притянуты к воде, горизонту и небу. Даже когда мы ебемся, в голове у нас плещется туда-сюда, а иногда мы делаем это прямо в воде.