Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Может, Уолт Уитмен действительно был прав. Мы все противоречим сами себе и несем в душе самые разные начала. И как тогда вообще понять что каждый из нас на самом деле представляет?
Портер наконец и сам замечает, что слишком много говорит, и его загорелое лицо заливается краской смущения. Картина просто восхитительная.
– Ну все, хватит, – заявляет он, – ну а ты в этой жизни к чему проявляешь интерес?
Я на мгновение застываю в нерешительности, желая рассказать ему о кинематографе так же страстно, как он только что говорил об океанских дождях, но тут же вспоминаю инцидент с Патриком и испытываю что-то вроде дурноты. Сегодня у меня нет желания все это повторять. Пожалуй, в другой раз.
– История, – иду я на компромисс, совершенно не греша против истины. – Раз уж наступило время исповеди, признаюсь как на духу – в последнее время я подумываю о том, чтобы стать архивариусом или работать в музее.
Лицо Портера озаряется, словно я напомнила ему о чем-то важном.
– Типа, раскладывать все по полочкам и вносить сведения в каталоги?
– Вроде того. Еще есть вариант стать музейным смотрителем, я точно не знаю.
Озвучив вслух свои планы, я чувствую себя не в своей тарелке. Меня немного корежит, хочется куда-нибудь улизнуть, но мы стоим на скале, поэтому бежать особо некуда.
– Так что работать в «Погребе» для меня хоть и не предел мечтаний, но для начала сгодится. Чтобы потом было что писать в резюме.
Он искоса смотрит на меня, и я еще немного рассказываю ему о своих музейных устремлениях, идеально вписывающихся в мой образ жизни Ловкача-Пройдохи: держаться в тени, не подвергать себя стрессу, трястись над предметами древности и заботливо хранить исторические реликвии, что подавляющему большинству людей кажется занятием до омерзения скучным. Как бы мне ни нравилось кино, стать режиссером у меня желания нет. Чем дольше я живу, тем больше это понимаю. Спрячься подальше, детка. Я с превеликим удовольствием буду копаться в коробках со старыми папками.
– Мне нравится извлекать на свет божий то, что люди когда-то забыли. Кроме того, я действительно обладаю неплохими организаторскими способностями.
– Это я уже заметил, – слегка улыбается Портер.
– В самом деле?
– Твой ящик для денег. Купюры в нем всегда сложены одной и той же стороной, смятые уголки расправлены. Аккуратными пачками, которые остается только стянуть лентой и положить в сумку для инкассации. У большинства же в ящиках царит настоящий хаос, а банкноты валяются как попало.
Мои щеки полыхают румянцем. Странно, что он обращает на подобные детали внимание.
– Я люблю, когда все чисто и аккуратно.
Всему виной дурацкая бухгалтерская кровь.
– Аккуратно – это хорошо. Что бы ты ни говорила, а склонность к наукам в тебе все же есть.
– Ну уж нет! – восклицаю я. – Спасибо за комплимент, но тут ты не прав.
Он тихо посмеивается, и в уголках его глаз собираются морщинки.
– Но… ты же не собираешься до конца жизни работать в Парилке?
– Боже мой, конечно нет, – с кислой миной на лице отвечаю я, – только не в Парилке.
От одного этого названия нас тут же одолевает жажда, мы направляемся в «Горшочек меда» и берем попить. А когда приканчиваем напитки, сквозь туман пробивается солнце, рассеивая свои лучи в полном соответствии с любопытным научным фактом, о котором я только что узнала, и полуденный воздух пропитывается ароматом, который обычно царит за папиным домом, – чистым, свежим запахом секвойи и сосны. На Восточном побережье ничего подобного нет и в помине.
Потом, отправляясь в обратный путь, мы устраиваемся на сиденье ближе друг к другу. Намного ближе. Я чувствую рядом Портера и исходящее от него тепло. Шорты для сёрфинга, в которые он облачен, длиннее моей юбки, но когда сиденье подается вперед, наши икры входят друг с другом в контакт. Я неподвижно смотрю на место их соприкосновения и на крохотное мгновение подумываю отодвинуться, чтобы снова стать маленькой, как по пути наверх. Но…
Но ничего такого не делаю.
Как и он.
Перекладина вновь опускается, мы на какое-то время оказываемся в ловушке. Рука к руке. Нога к ноге, плоть к плоти. Сердце в грудной клетке бьется будто в такт какой-то песне. Я то и дело ощущаю на себе его взгляд, но не осмеливаюсь в ответ поднять на него глаза. Всю дорогу вниз мы молчим и лишь наблюдаем, как город на наших глазах становится все больше и больше.
Когда до земли остается каких-то несколько ярдов, Портер едва слышно говорит:
– Помнишь, я говорил, что твой вкус отдает шампанским? Потом на несколько мгновений умолкает. Мистер Райс улыбается, ожидая момента, когда можно будет поднять перекладину.
– Я лишь хотел сказать, что мне нравится, как ты одеваешься. И нравится твой стиль… Ты чертовски сексуальна.
СООБЩЕСТВО КИНОМАНОВ «ЛЮМЬЕР»
ЛИЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ>АЛЕКС>*НОВЫХ СООБЩЕНИЙ НЕТ*
«Если то, что я думаю, происходит снова и снова, то лучше не надо».
У меня в голове полная каша. С тех пор как мы с Портером отправились кататься на «пчелах», прошло восемь часов, а его слова никак не идут у меня из головы. Чертовски сексуальна!
Я!
Он!
Что?
Он больше ничего не сказал и едва бросил в мою сторону взгляд, объяснив, что ему надо бежать, потому как после обеда он обещал матери помочь в магазине разгрузить какой-то товар. Кажется, я поблагодарила его за кексы и за билет на подъемник. Но до конца не уверена, потому что была слишком потрясена. По-моему, сказала, что увидимся на работе. Мистер Райс спросил, все ли со мной в порядке, из чего можно сделать вывод, что я стояла слишком долго, изображая из себя заправского лунатика. Потом протопала по песку полмили и вышла к парковке – как оказалось, совсем не к той, что надо, поэтому, чтобы забрать Крошку, мне пришлось возвращаться обратно.
– Это все, что ты съела? – спрашивает папа, сидя слева от меня.
Я опускаю глаза на тарелку. Она стоит практически нетронутой, но совсем не потому, что мне не понравилось блюдо. Наоборот, еще как понравилось, вкусно до необыкновения. Я сижу за розовым столиком для пикников на северном берегу небольшой бухточки, примостившейся в стороне от исступленной, снующей по набережной толпы. Напротив нас устроилась Ванда, прошу прощения, сержант Мендоза. Теперь, когда она надела джинсы и мы все вместе ужинаем перед фургончиком посоле, пользующимся в мире весьма сомнительной славой, видеть в ней полицейского как-то не получается. Этому способствует и тот факт, что отец называет ее Вандой, при этом каждый раз слегка улыбаясь, хотя я не думаю, что отдает себе в этом отчет. Думаю, они даже игриво толкают друг друга ногами под столом на песке, но я слишком поглощена своими мыслями, чтобы это проверять.