— Я вообще ни о чем не думаю, — честно признался Зайцев.

Принес, поставил дымящиеся стаканы. Она бросила на него неумолимый взгляд. Он закрыл глаза. По звуку понял, что она раскрыла чемодан. Выкладывает на столик съестное. Зашуршала бумага. Зайцеву не хотелось смотреть, как она жует. Он чувствовал, что голоден. Но есть при ней — не хотелось.

Зайцев подивился этому своему открытию. Оказывается, даже для обеда в их столовке, среди гвалта и шума, необходим минимум симпатии к окружающим, размышлял он, закрыв глаза. И даже вот этой крупицы сейчас не ощущал. Есть или пить в присутствии Зои он попросту не мог.

Судя по звуку, она облупила яйцо. Потом стала чистить.

Зайцев думал: ну что, в самом деле, он раздражается? Просто современная советская девушка. Товарищ. В советской жизни ей открыты все дороги. Все двери. А если которые еще не открыты, то это потому, что кто‑то из мужских особей не усек исторический момент, замешкался. Так она и эти двери выбьет. Причем ногой.

В шелковом чулке.

Но и в спортивных трусах и майке (в проемы виден грязноватый от пота лифчик) отлично будет себя чувствовать. Бить рекорды.

И плечо свое крепкое тебе, если что, подставит. Как товарищ. Как равная. Или побоится чулочки шелковые порвать?

Он открыл глаза и посмотрел на Зою.

Та закончила есть: скомкала ненужную уже бумагу. Одарила его неумолимым взглядом.

Зайцев отвернулся в окно. Современная советская женщина. Он сам не знал, хорошо это или нет. А когда снова посмотрел на Зою, она уже сидела, откинувшись назад, прикрыла глаза.

Вдруг резко встала и поспешно, рванув ручку двери, вышла. Дверь соскользнула на место, щелкнула язычком.

Самое время поесть.

Зайцев поднялся, за горло подтянул свой сидор, быстро развязал тесемки. Запихать в себя какую‑нибудь еду следовало быстро. Пока Зоя не вернулась.

Смутно припомнил Пашины напутствия. Точно: на самом верху лежала бледная вареная курица в газетном пеньюаре.

Зайцев выложил ее на стол. Снова засунул руки в сидор — нащупал сверток из материи. Что бы это ни было, это тоже лежало сверху, а значит, предназначалось на съедение в первую очередь. Вынул и его.

Развернул на откидном столике. И почувствовал, как кровь жарко прилила к щекам. Это были пирожки. Но главное, завернуты они были в полотенце, которое Зайцев похвалил. Матреша шила — птичка пела, стучали колеса. Матреша шила.

Зайцев сел. Птичка пела.

Он вспомнил тот вечер. Как Матрена чуть на колени не бухнулась. И бухнулась бы, если бы он ее не удержал. Что это вообще такое?

Кто они такие, эти Матрена и Катерина?

А мальчик?..

Дверь купе внезапно отворилась. Зоя проскользнула внутрь. Зайцев успел заметить: глаза красные, волосы сбились, вид распаренный. Как будто она долго хохотала.

Села в уголок на свою полку. Взгляд ее опять выразил готовность к отпору.

Курица на столике задирала бледные ноги, заставляя вспомнить стихотворение дореволюционного поэта‑декадента Брюсова. Румянились пирожки в своем вышитом гнезде. Зайцев твердо решил не дать испортить себе ни аппетит, ни настроение.

Смочил водой из графина краешек мохнатого вагонного полотенца, вытер руки. Отломил, вырвал куриную ногу. В другую руку взял пирожок. С наслаждением ощутил запах и того, и другого. В тесном купе запах быстро заполнил все вокруг. Зоя тоже, видимо, его вдохнула: ноздри ее дрогнули.

Она быстро вскочила — и снова вышла, сверкнув лакированной дверью.

«Ну и пошла к черту», — беззаботно сказал себе Зайцев. Вегетарианка, наверное. И впился зубами в ароматный пирожок.

* * *

Потом она сидела, опустив лицо к книге. На обложке стояло: «Тихий Дон». Название было Зайцеву смутно знакомо. Что‑то из новинок.

Зоя только раз бросила на него строгий взгляд поверх страниц:

— А вы, значит, не читаете?

Зайцеву хотелось ответить: «Отцепись, дура». Он приветливо улыбнулся:

— А я, значит, не читаю.

И прежде чем она подхватила нить разговора, снова закрыл глаза.

За ужином мизансцена повторилась. Как только курица, теперь уже безногая, утвердилась на столике, Зоя вышла в коридор.

Зайцев на всякий случай понюхал курицу. Пахла как полагается.

Зоя вернулась, когда он уже поел. Села, скрестив руки. Книжку не раскрыла. Тесное купе стало быстро наполняться электрическим напряжением. Зайцев чувствовал его кожей. «Для наседки‑стукачки она уж больно неприятная, — с неудовольствием подумал он. — Слишком уж напористая».

Он поспешно закрыл глаза. А может, просто чувствует себя в праве. Хозяйка жизни.

— Вы думаете, я бесполезна? — с вызовом спросила Зоя, но не дала ответить. — Вы именно это думаете. А зря! Я многое могу и умею. К вашему сведению. Машинка вслепую двумя руками — на скорость. Стенография. Нормы спортивные. Стреляю…

— Из пневматической винтовки? — незло перебил Зайцев.

Она поняла и насупилась.

— Если надо, пистолета не испугаюсь!

— Вы как‑то романтически себе это воображаете. Натпинкертоновщину какую‑то.

— Зря вы…

Но теперь уже он не дал ей сказать.

— Вы хоть представление имеете, за чем мы едем и чем, — он не удержался: — чем я там собираюсь заниматься?

— У меня была практика в милиции. В транспортной.

Он хмыкнул. А как же. Мешочников с поезда снимать. Уже почти лет десять как не актуально.

— Вы… Вы… Вы думаете, я…

Но тут поезд запнулся. Движение колес, потряхивание стен, полки, легкий звон ложечек в стаканах — все прекратилось.

— Стоим? — удивленно отогнула занавеску Зоя.

«Стоянка короткая», — донесся голос проводника из коридора.

Она обернулась сердито.

— Хоть просто воздуха глотну, раз короткая. — Она встала, ладонями огладила вниз юбку. — А вы пока обдумайте свои домостроевские представления о роли женщин. Заодно и круг моих служебных заданий.

Убедившись, что дверь за ней закрылась, Зайцев взял себя двумя пальцами за переносицу и вслух, из самой глубины исторг:

— М‑м‑мать мою за ногу.

Звук тяжелых торопливых шагов в коридоре заставил его поднять голову. Не спутать ни с чем: сапоги и полная амуниция. А потом женский вскрик.

И раньше, чем Зайцев успел вскочить, Зоя ввалилась в купе. Чуть не сбила его с ног. Она была бледна. И очень‑очень напугана.

— Там… череп. В окне, — шепотом крикнула она.