— Да я не спорю. Я о том же. Двенадцать, значит, двенадцать. Ептыть… Бедняга.

Машинистка неуверенно налила полстакана. Пила медленно, будто не воду, а ртуть.

— Да, — сухо сказал в трубку Зайцев.

— Но все‑таки между девятью и двенадцатью разница больно приметная. Я понимаю, одного не сосчитать поначалу…

— Ты понимаешь? — зло, слишком зло переспросил Зайцев.

— Нет. В смысле… Я ж там был, когда с нее показания снимали.

Но что произошло, Зайцев услышать не успел.

Конторская барышня вдруг метнулась вниз. Упала на колени, обняв мусорную корзину. Ее шумно, со стоном вырвало. Потом еще. И еще. Рвотные конвульсии сотрясали тело. Ноги ватным движением съехали в сторону. Девушка привалилась к столу.

Зайцев бросился ее поднимать.

— Вася, там у тебя что? — вопрошала на столе трубка.

— Отойдите, — отмахнулась она. Утерлась рукавом. Но сама сразу встать не смогла. Только беспомощно загребла ногами — мешала и теснота юбки. Зайцев опять наклонился к ней. Она прикрыла рот ладонью, отвернула лицо.

— От меня воняет.

Перед блузки и правда был забрызган.

— Ерунда.

— Противно.

— Бросьте.

Он за локоть подтащил ее вверх.

— Я сама!

Помог сесть.

Трубка гудела короткими сигналами.

Зайцев положил трубку обратно на рычаг.

— Гадость какая. Стыдоба, — выдавила конторская.

— Бросьте‑бросьте, говорю. Подумаешь. Чего тут такого, — добродушно‑небрежно говорил Зайцев, стараясь успокоить больше тоном, чем словами. — Сто раз видел. Правда. И даже похуже. У меня вот есть приятели. Как все приятели, они иногда выпивают. Как со всеми выпивающими, с ними бывают разные… Разное.

— Я не пьяная! — сердито вскинулась она. — Вы что! Как вы… Да как вы такое могли подумать!

«О, мама родная», — сразу как‑то устал от нее Зайцев.

— Я бы в жизни!..

— Ничего я такого… Вы как себя сейчас чувствуете? Вам в больницу, может?

— Я здорова! — еще более сердито почти крикнула она, и хотя он не думал ее касаться, вся встряхнулась. — Совершенно здорова. Это так… Жарко просто. Я вот. Воды просто еще выпью.

Она решительно придвинула к себе графин.

— Ну ладно.

— А это я вам вынесу. — Решительно ухватилась за края корзины. — Чтобы… Не того.

Зайцев пожал плечами. Он терпеть не мог таких вот, сердитых. И не конторская, наверное, поправил он себя. А комсомольский актив. Собирают на заем. Или на дирижабль. Или на что‑нибудь еще. И всегда знают, как надо.

— Уборщица вынесет.

— Я хоть газетой накрою. Газета есть?

— Оставьте, говорю, — уже открыто рассердился Зайцев.

Она сразу выпрямилась на стуле.

— Извините. Я Соколова.

— Не беспокойтесь, товарищ Соколова.

Она опередила его вопрос, пояснив:

— Меня Коптельцев прислал.

Но просунувшийся в дверь Крачкин не дал ей продолжить.

— Вася, а по поводу… — Он покосился на девушку и на всякий случай выразился обтекаемо: — …твоих железяк. Там в папке, — он кивнул на стол, — нет. Но ты не думай, что я забыл. Ничего внятного снять невозможно. Есть хороший большой палец, но слишком уж хороший; точно — дворник. Когда железяку подобрал. Можем для надежности его проверить сразу. Можем подождать.

Зайцев кивнул.

— Свисти, если что.

И Крачкин исчез за дверью, как Петрушка за ширмой. Так же внезапно, как появился.

Зайцев быстро встал, рванул крачкинскую папку со стола.

— А?.. — Развернулась всем телом Соколова ему вслед.

* * *

— И оболочка от снаряда.

Нефедов слушал со своим обычным сонным, совиным видом. От голенькой тусклой желтоватой лампочки, от низких потолков Зайцеву самому сразу захотелось спать. Как он тут работает?

— Какая‑то странная улика, — пробормотал Нефедов.

— Потому что не улика. Все, что она доказывает, так это что в ККУКСе химоружие тоже проходят. Ну так это и расписание занятий, и учебный план докажут. Без всяких вещдоков.

— А техники что сказали?

— Ничего пока. Вернее, не знаю. Но вид у нее был такой, что палили этим снарядом точно лет пятнадцать назад. Если вообще палили. Может, он сразу начал жизнь свою боевую в качестве учебного пособия.

— Типа скелета в анатомичке?

— Типа того.

— Значит, не улика.

— Или, Нефедов, улика, — продолжал вслух думать Зайцев. — Если мне эту оболочку специально подкинули. Я когда их насчет гражданина Жемчужного расспрашивал, они же знали, что завтра их тут духу не будет и след простынет. Они же уже барахло все свое до последней нитки вынесли практически. Мне лапшу на уши вешали, разговоры разговаривали, а у самих чемоданчики уже… Или что там в кавалерии.

— Зачем?

— То‑то и оно. — Зайцев облокотился на низкую деревянную стойку, отполированную множеством локтей. — То‑то и оно, Нефедов. Я и сам спрашиваю. Кто? И зачем? То ли со следа сбить. То ли на него, наоборот, навести. Ясно только, что человечек этот что‑то такое знал. И не только слово «фосген». Но только как этот предполагаемый он, если такой вообще был, конечно, как он мог рассчитывать, что колба эта именно мне в руки попадет? Дворник мог запросто ее выбросить, не заметить — я мог ее не заметить!.. Ладно. Это вопрос уже второй. Если не третий. Давай вернемся к первому.

Нефедов молча кивнул. Скрылся в глубине, среди полок. И уже оттуда спросил:

— А товарищ эта, у вас в кабинете — это кто?

— Хрен ее знает. Комактив, наверное. Или машинистка.

— Зачем еще?

— Вот плевать, честное слово. Не важно.

— Она что, так и сидит там?

— Надеюсь, уже нет. Посидела, поблевала, надоело — ушла.

— А чего блевала?

— А то ты столовку нашу не знаешь.

— Симпатичная?

— Столовка?

— Машинистка.

— Нефедов, ты чего? В окно повеяло весною?

— Так.

Зайцев честно задумался. Ему стыдно было себе признаться, но самому ему нравились совсем не такие, а красивые и женственные. Уродом товарищ машинистка тоже не была: глаза на месте, рот на месте, нос один.

— Не знаю, Нефедов, — искренне сознался он. — Освобожденная советская работница. При службе. Самостоятельная. Активная. Общественница. Что еще?.. Член ряда кружков. Наверняка. На вид обычная. Баба как баба. Девушка то есть. Мне только все время кажется, когда я таких вижу, что мужской половине населения об этом освобождении сообщить забыли.