кровь господня! А ты, болван, хотел наполнить наши желудки уксусом, — обратился он к Нико. — Это вино ублажит и меня и бога. Куда же эти негодяи запропастились? — продолжал он как бы сам с собой. — Оставил я их у колодца, а до сих пор никого нет.

Давид Бек отлично знал, кого ожидает Баиндур и не стал об этом спрашивать, сам же он предпочел бы, чтобы этой ночью его оставили в покое — хотелось побыть одному, поразмыслить.

Но старая Кетеван не утерпела и спросила:

— Кто должен прийти?

— Черти по твою душу, старая карга, — ответил Баиндур со смехом. — Потерпи, сейчас сама увидишь. Ввалятся, точно стая голодных волков.

Но сам гигант, не утерпев, встал, чтобы выйти посмотреть, почему гости задерживаются. Во избежание новыx неприятностей, Давид велел слугам привязать собак.

— Не надо, — возразил великан, — собака не ест собачьего мяса… — и вышел из комнаты.

После его ухода Агаси спросил у хозяина:

— Он что, сумасшедший?

— Нет, очень добрый и искренний человек, — ответил Давид.

Князь Баиндур был армянин, родом из Сюника. Ему было лет сорок пять. Нелегкая служба то при персидском, то при турецком дворах и полная приключений жизнь покрыли ого голову ранней сединой, так не идущей к его живому свежему лицу. Еще до того, как приехать в Грузию, он был военачальником в Атрпатакане у наместника персидского шаха, который очень любил и уважал его. Однако из-за любовной интрижки с одной из гаремных жен Баиндур был вынужден оставить Тавриз и уехать в Грузию. Здесь он обрел покровительство Давида Бека и по его рекомендации устроился на службу при грузинском дворе.

Во все века так повелось, что вокруг отважного армянина, преуспевающего на службе при греческом, персидском, арабском и грузинском дворах, постепенно собирались желающие устроиться на службу у своего соотечественника. Так, многих привлекла в Грузию известность Давида Бека. Со всех сторон стекались к нему искатели приключений, беженцы, неудачники и находили здесь покровительство и занятие. Бек был очень высокого мнения о храбрости и преданности армян и старался окружить себя соотечественниками. Их было у него уже больше двадцати человек. Баиндур был одним из них. Двери дома Давида Бека всегда оставались открытыми для армян, а стол — накрытым для всех. Вот отчего князь Баиндур здесь чувствовал себя как дома и по-хозяйски обращался с винными карасами Бека.

— Сейчас увидишь кое-кого из видных местных армян, — сказал Давид Бек Агаси, — многие — наши земляки, из Сюника.

Агаси стал с нетерпением ждать возвращения Баиндура, вышедшего встречать гостей. Кетеван недовольно ворчала, во время этих приемов ей доставалось больше всех: старуха не спала до утра, а ее усталое, нагруженное тело нуждалось в покое. Поэтому недовольству ее не было границ, когда Бек приказал приготовить побольше еды.

IV

Тут за дверью послышались мягкие звуки волынки и печальная песня ашуга:

Девушка, красавица, дай тебя обнять,

хоть разок единственный дай поцеловать,

а не то пожалуюсь господину я,

расскажу, как бедствую, мучаясь, любя.

Девушка, красавица, сжалься надо мной,

стань моей невестою, стань моей женой,

а не то пожалуюсь господину я

и силком от матери уведу тебя.

не сжалится, прокляну судьбу,

схоронюсь в могиле я, затаюсь в гробу,

богу всемогущему в райской стороне

я тогда пожалуюсь, он поможет мне.[58]

То была песня раба, который даже в любовных переживаниях избирает судьей господина, и все доброе и прекрасное связывает с ним.

Песня выманила во двор дочерей и невесток старой Кетеван. Они веселой гурьбой выбежали навстречу гостям. Вышли и ее сыновья, чтобы унять собак. Просторный двор заполнился шумной толпой. Прислуга освещала факелами эту веселую компанию, разноголосые восклицания которой разрывали ночную тишину. Кто-то из гостей с огромным кувшином в руках все время наливал и подносил гостям вина. Одни плясали, другие просто весело подпрыгивали, но все вместе своим нестройным фальшивым пением заглушали мелодию, которую играл на волынке ашуг.

Гости подошли к дверям Давида и громкими криками и восклицаниями стали вызывать хозяина. Но Бек не вышел — такие сборища происходили слишком часто, и он не придавал им особого значения.

— Не выйдешь — взломаем дверь! — раздались крики.

Тогда князь Баиндур вошел в дом, схватил за руку Давида, почти насильно потащил к двери, приговаривая:

— Нет, ты послушай, что тебе скажет батман-клыч персидского царя — на пиру и большой и малый ценятся одинаково. Пошли!

Появление в дверях Давида Бека гости встретили веселыми возгласами, ему протянули чашу с вином. Хозяин выпил за здоровье присутствующих и пригласил их в дом. Вся компания вошла в комнату, которая сразу же стала казаться тесной. Незанятым оставался только угол комнаты, где находился костер, в эту минуту заполыхавший еще ярче. Гости танцевали, пели, прыгали и, окончательно выбившись из сил, падали на тахту. Прибывшая с гостями прислуга отправилась в людскую к бочонкам с вином, и вскоре оттуда тоже донеслись ликующие возгласы.

Агаси удивленно наблюдал за этим беспечным, жизнерадостным людом. Такое веселье у него на родине можно было увидеть лишь на масленицу, когда все, и богатые и бедные, и умные и дураки, предавались безудержному восторгу, подобному безумию. Неужели эти люди — будущие спасители его родины, можно ли ждать от них чего-нибудь путного?

Всех гостей вместе с князем Баиндуром было четырнадцать человек. Здесь были Мхитар спарапет[59] из Арцаха, отличавшийся серьезностью, которую сочетал с деловитостью и холодным расчетом, а храбрость — с крайней решительностью; военачальник Автандил из Лори, истовый верующий, чье строгое следование религиозным обрядам доходило до того, что, если случалось ему нарушить пост, он смывал грех не иначе, как убив турка или перса; Гиорги Старший и Гиорги Младший, близнецы, схожие еще и характерами, только Младший потерял в кулачном бою в Тифлисе глаз и постоянно горел желанием узнать, кто нанес ему увечье, чтобы выбить в ответ оба глаза; хромой Ованес из Еревана, маленький шустрый тип по прозвищу «Ловкач»; шушинец[60] князь Закария, крепкий мужчина, хваставший тем, что его дед съедал за обедом жареного барашка; вор Цатур, родом откуда-то из Казаха — о нем в шутку рассказывали что если ему не удается что-нибудь украсть, он крадет собственные трехи, а на другой день ходит босиком, чтобы кража не обнаружилась; юный Моси из Нахичевани, прозванный за красивые глаза Карагёзом[61]; шемахинец Татевос-бек и ага Егиазар