божественного мира вновь разлили в его душе это умиротворение — он не мог объяснить, только на его бледном лице заиграла уверенная улыбка и с губ сорвалось: «Еще не время умирать, мне надо жить… Я поклялся на могиле своих родителей… и перед Сюри и стариком Ахмедом тоже… я должен выполнить свою клятву!»

Но нужно было как-то утолить голод, чтобы поддержать иссякающие силы. Он направился к протекавшему неподалеку ручью, стал рвать растущие на берегу знакомые ему травы, которые обычно едят в вареном виде или солят на зиму. Но вместо того чтобы утолить голод, они вызвали рези в желудке. Давид недовольно отбросил травинки. Поглощенный мыслями, юноша не заметил, что неподалеку, смеясь и распевая песни, проходили женщины. Они возвращались в поселок с овечьего стойбища, неся на плечах кувшины с молоком.

— Поглядите, поглядите, что ест этот человек! — сказала одна из женщин, показывая на Давида.

— Наверное, голодный, бедняга, — сказала хорошенькая девочка лет двенадцати, которая отличалась от остальных как одеждой, так и смелыми, уверенными манерами.

— Нет, не голодный, он, верно, сумасшедший, — ответила ей девушка постарше. — Видите, как у него горят глаза?

— Да ты о чем, Кекел, ты сама сумасшедшая, — ответила ей девочка и попросила одну из женщин налить в чашу молока.

Женщина спустила кувшин на землю, наполнила медную чашу, и девочка, держа ее обеими руками, побежала к юноше. Давид изумился этой детской доброте, девочку, казалось, послало ему само небо.

— На, выпей, — сказала она с искренним сочувствием, — я тебе и хлеба принесу.

Юноша обратил благодарный взгляд на это ангельское существо и принял чашу. Девочка побежала к своим подружкам и вернулась с куском хлеба. Ее поступок был до такой степени трогательным, что Давид совершенно растерялся. Он не нашел других слов, чтобы выразить свою признательность, и только возвращая чашу, сказал:

— Да благословит тебя бог, красавица.

Слова эти показались девочке такими странными, что она расхохоталась и убежала к подругам.

А юношу сейчас занимало лишь одно: кто эта девочка, чья она дочь? В таком юном возрасте столько милосердия и сочувствия к бедствующему человеку! И он тут же подумал, что, видимо, где-то неподалеку находится стадо, и направился в ту сторону, откуда шли женщины, надеясь разузнать у пастухов что-нибудь о девочке.

Тропинка со слегка примятой травой вилась по холмам. Она то терялась в густом кустарнике, то выходила на луга. Яркие лучи солнца щедро дарили горам и ущельям чудесное тепло, а вдали синее небо сливалось с вечным холодом заснеженных кавказских гор.

Утолив голод и восстановив силы, Давид торопливо шел вперед. Стадо, как он и предполагал, находилось неподалеку. На противоположном склоне, укрывшись от жары, лежали под сенью кустов овцы. Сытые и довольные животные, покойно опустившись на колени, вращали наивными глазами и с огромным аппетитом жевали. Проказники козлы, встав на задние копытца, пробовали силу своих рогов. Чуть подальше, положив головы на передние лапы, настороженно и хитро смотрели по сторонам огромные овчарки. Увидев юношу, они, сорвавшись с места, с лаем бросились к нему и растерзали бы, если б Давид не схватил лежавшее на земле полено и не стал отбиваться. Собачий лай привлек внимание одного из пастухов, который, сомлев от полуденного зноя, лежал под дикой грушей. Даже не пошевельнувшись, он лениво крикнул:

— Эй, эй! Давай с этой стороны иди, давай отсюда!..

Отбиваясь от собак и одновременно осматриваясь вокруг, Давид пошел на голос. Собаки подошли к пастуху и немного угомонились, поняв, что он не одобряет их поведения. Давид поздоровался и сел рядом с пастухом. Это был пожилой мужчина, один из тех горцев, что живут все время со скотом и уподобляются своим подопечным. Видно было, что он добродушен и наивен, как его овцы.

— Вот дьявол! Если бы ты не взял полено, они бы разорвали тебя, — сказал со смехом пастух, словно сделал открытие.

— Да, если бы не моя палка, овчарки бы меня растерзали, — ответил юноша, тоже смеясь.

— Ну и сатана же ты, — продолжал пастух с тем же добродушным смехом, — и где ты взял палку? Какой толстый сук!

— Да, толстый, — согласился юноша, — валялся там, видно, дровосеки забыли.

— Точно, дровосеки забыли, — повторил пастух, — как же ты все сообразил! Бог свидетель, уж очень ты хитер.

Желая положить конец истории с палкой, юноша замолчал. Но пастух снова начал:

— Это здорово, что дровосеки забыли полено, ей-богу, хорошо, не то мои собаки не оставили бы тебя в живых

— Это я уже слышал, — сказал юноша. — Чьи это овцы?

— Чьи же еще? — гордо произнес пастух. — Великого господина.

Услышав слово «великий господин», юноша сразу понял, о ком идет речь, и стал говорить с пастухом еще почтительнее: ведь то был царский пастух.

— А много еще стад у великого господина?

— У кого еще на свете есть столько скота, сколько у великого господина? — сказал пастух, удивленно покачав головой. — Здесь вот пасутся его овцы, а на склоне — больше двух десятков коров, столько же в стаде быков и волов. А еще у него целых десять ослов, пять мулов и больше двадцати лошадей.

«Столько добра имеет даже наш татевский мелик Давид», — сказал про себя юноша, вовсе не удивленный богатством великого господина.

— А на днях ему принесли в дар двух каких-то диковинных животных, не знаю, как они называются, — добавил пастух.

— Как они выглядят?

— Сущие дьяволы: ноги длинные-длинные, шея длинная, кривая. Третьего дня у дверей большого господина заиграла зурна, там собрался весь свет, а животных вывели людям на показ.

— Я тоже там был, это же верблюды. В нашем краю много верблюдов. Сначала их ставят на колени, потом навьючивают.

— Уж это и впрямь — сначала ставят на колени, потом навьючивают, верно говоришь. Ой, и хитер же ты, честное слово! Прямо сатана!

Слово сатана, так часто употребляемое пастухом, имело в его устах совершенно иной смысл: оно означало умный, сообразительный, все знающий. Но опасаясь, что рассказ о верблюде не скоро еще кончится, Давид перевел разговор на интересующую его тему.

— Сколько раз в день у вас доят овец? — спросил он, притворяясь, будто интересуется овцами.

— Как это сколько? — хрипло ответил пастух. — Дважды — в полдень да вечером, когда домой идти.

— В полдень, должно быть, доят прямо в поле?

— В поле, а то где же? Не видал разве: бабы понесли кувшины?

— Видел. Наверное, несут в дом великого господина?

— Ну да.

— А кто были эти женщины?

— Кто же еще — служанки великого господина.

Давид был почти у цели.

— Среди них была девочка в красном платье.