Степанос описывал запутанное политическое положение в стране: персидский трон расшатан и каждый день приближает его к гибели, надо этим воспользоваться и не упустить удобного случая. И далее, льстя самолюбию своего школьного товарища, Степанос писал:

«Дворянское сословие у нас развращено, на пего особенно полагаться нельзя. На протяжении веков под влиянием персиян благородная кровь их оскудела. Ныне только выходец из народа, родной его сын в силах спасти родину. Кто может быть им, Давид, если не человек, переживший всю боль народа, все его муки? Твоя миссия велика. Обстоятельства принуждают тебя стать спасителем своей страны. И ты должен исполнить свой долг…»

— Исполню, — произнес Давид Бек в глубоком волнении и отложил письмо.

II

Затем он приказал вызвать к себе гонца.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Агаси, твой слуга, — став перед Беком, ответил приезжий с чувством собственного достоинства. — Отец мой служил управляющим у мелика Вартанеса, мать была у них прачкой. Я вырос в семье мелика и ел его хлеб. Во время гибели их дома был убит и мой отец. Проклятые персы искололи кинжалом все его тело, допытывались, где мелик прячет свои богатства. Но отец молчал, он предпочел умереть, но не выдать хозяина. Мать ненадолго пережила отца, горе свело ее в могилу. Сам я вместе со Степаносом попал в плен к Фатали-хану. Когда князь Торос освободил нас, я уже не расставался со Степаносом. Мой отец служил его отцу, а я служу сыну.

— Все это хорошо, — прервал его Давид, — но ты лучше расскажи, что нынче делает твой хозяин?

— Что может делать орел с перебитыми крыльями? Владения его отца захватил мелик Франгюл. Князю негде голову приклонить. Ему остается, подобно Кёроглы[51], скитаться с места на место и мстить, наказывать за злодейства и бесчинства, где только столкнется с ними.

— Есть у него под рукой люди?

— Небольшой отряд, но стоит тысячи человек. Все отборные храбрецы из наших краев, преданы ему душой н телом.

— Ты тоже из них?

— Да.

Разговор с соотечественником доставлял Давиду Беку большое удовольствие. Он как бы частично утолял накопившуюся с годами тоску по родине. Давид велел нарочному сесть рядом, и тот устроился у костра на подстилке.

Агаси поразил непритязательный образ жизни Давида Бека. Он ожидал увидеть прославленного полководца грузинского царя в роскошном дворце. Но что он видел? Жалкую лачугу, как у последнего крестьянина в Сюнийском крае. «Как же бедна эта страна, если ее видный государственный муж живет в таких условиях! — думал Агаси. — Каково же тогда положение простого народа?»

Его размышления прервал Давид Бек, спросивший, в каких отношениях мелик Франгюл и Давид Отступник.

— Они грызутся, как две собаки, — ответил Агаси, — и каждый старается вырвать у другого кость.

— К кому же из них больше милостив Фатали-хан?

— Хан блюдет свою выгоду — кто больше даст, к тому и прислушивается.

В доме у Бека проживала грузинская семья из крепостных его собственной деревни, полученной в дар от грузинского царя за одержанную им блестящую победу над лезгинами. Семья вела хозяйство Бека: невестка и дочери были служанками, а мужчины — слугами. Не стесняясь, по-домашнему, они то и дело входили и выходили из комнаты. Бек велел приготовить ужин.

Женщины подошли к костру, придвинули друг к другу лежавшие на полу поленья, и огонь разгорелся, распространяя вокруг приятный свет. Над костром свисали цепи, вроде тех, на которых держатся светильники Они переходили в загнутые крючья, на них подвешивались большие и малые котлы, если требовалось сварить еду. Женщины подтащили котлы, и начались приготовления к ужину.

— Зажарьте несколько фазанов из тех, что сегодня принесли, — сказал Давид женщинам.

— Твоя воля, господин, — радостно ответили те и, рассевшись прямо на голом полу вокруг огня, начали тут же ощипывать фазанов, которых принес с охоты Бек.

Давид продолжал беседу с гонцом о делах Сюника. А между двумя молоденькими женщинами шел другой, не менее интересный разговор.

— Какие красивые перья! — в восторге произнесла одна из них, по имени Тина. — Соберу, набью подушку, подложу под голову и буду сладко-сладко спать. — Сказав это, молодая женщина приложила ладонь к уху, закрыла красивые глазки и склонила голову набок, показывая, как чудесно она будет спать. Это вызвало зависть ее товарки Даро, она сильно толкнула Тину в бок и сказала:

— Ах ты, собачье отродье, разве мне не хочется подушки? Все для тебя, все для тебя! Я тоже хочу!

— Ты небесного огня хочешь и чертовой напасти! — ответила та, не замедлив в свою очередь толкнуть Даро. — К твоей обезьяньей голове больше бы подошла набитая соломой подушка.

Она явно преувеличивала. Даро вовсе не была похожа на обезьяну, наоборот, у нее было более свежее и приятное личико. Нанесенное оскорбление и боль в боку разъярили Даро. Обеими руками она схватила Тину за косу и так сильно дернула, что та едва не упала в костер.

— Вай, вай! — запричитала Тина и тоже вцепились в волосы Даро.

Они принялись таскать друг друга за волосы. Шум привлек внимание Давида. Но, видимо, подобные сцены повторялись часто, и он не придал этому особого значения, только прикрикнул на них:

— Тина, Даро, что случилось? Здесь не место для драк. Если хотите задушить друг друга — выйдите отсюда!

Пока женщины, для соблюдения приличий, собирались перенести свою свару в другое помещение, подоспели их мужья. Взяв из дров, заготовленных для костра, по дубинке, они стали колотить своих жен.

— Бесстыжие, — приговаривали мужья, — нашли время для ссор! Вы что, не видите, у нашего господина сегодня гость?

Словно скромное поведение следовало соблюдать только при гостях. Наказание подействовало, и женщины решили отложить сведение счетов до более удобного случая. Мир был бы восстановлен, если бы не вбежала разъяренная свекровь, блюстительница порядка в доме, старая Кетеван. Она вырвала у мужчин палку и стала довершать начатое ее сыновьями. Невестки подняли страшный визг.

— Вот вам, вот вам! — говорила взбешенная старуха, избивая их.

— Довольно, успокойся, Кетеван, — произнес Бек с досадой.

— Мало бьем их, мой господин, — ответила добросердечная Кетеван, не унимаясь. — Уж сколько дней не колотили, вот они и взбесились. Пороть их надо, все время.

— Прекрати! — приказал Давид.

Но рассерженная старуха решила сделать выговор своему хозяину:

— Это все ты виноват, господин, — сказала она, укоризненно покачав головой, — все из-за твоей мягкости. Если бы ты, как другие господа, наказывал их, они б так не обнаглели. Не одни мои невестки, весь народ в деревне распустился, и только оттого, что ты не велишь их бить.