Я навожу центр прицела на вспышки далекого пулемета – чуть ниже верхнего этажа высотки в трети километра от меня – и нажимаю на спуск.

Ракета выскакивает из пускового контейнера с потрясающей скоростью. Хвост ее светится от жара внутреннего ускорителя, и летит она лишь чуть медленнее трассирующей пули. Я ожидал, что ракета будет лениво подниматься вверх, как «Сариссы», которыми мы пользовались несколько недель назад, защищая посольство, но МАРС моментально устремляется к цели, покрывая расстояние за несколько секунд.

Я немножко промахнулся. Ракета ударяется в здание на два этажа ниже пулемета, все еще плюющегося очередями в нашу сторону. Яркая вспышка прорезает пасмурное ночное небо, а затем по КК прокатывается гром взрыва.

Вооружившись ракетницей, я захватил бризантную и термобарическую ракеты и для удобства зарядил МАРС одной из них – термобарической.

МАРС стреляет девяностомиллиметровыми ракетами. Она создана для уничтожения вражеских укреплений и армированных конструкций. Многоквартирная высотка – очень хрупкое здание. Стальной скелет с тонкими бетонными плитами вместо стен.

Ракета ударила на шесть метров ниже окна с пулеметом, но боезаряд, способный уничтожить бункер, прощает ошибки прицеливания. Стены вокруг точки попадания рушатся, окна и переборки разлетаются миллионами кусков и осколков от избыточного давления. Взрыв куда эффектнее того, что я устроил, выстрелив термобарической гранатой в снайпера во время эвакуации посольства. Давление взрывной волны расходится от эпицентра, и небо над высоткой заполняется пылающими обломками. Затем весь фасад здания над точкой попадания обваливается под измученный стон усталых металла и бетона. Я в ужасе наблюдаю, как четыре или пять этажей над местом взрыва сминают друг друга. Фасад продолжает рушиться, но теперь большими кусками. Когда грохот стихает, над многоквартиркой клубится пылевое облако высотой в десятки метров. В верхней части здания теперь виднеется огромная дыра – дымящаяся рана высотой в пять этажей и длиной в три четверти стены.

Часть меня осознает, что я только что взорвал двадцать квартир вместе со всем, что находилось внутри. Может, я и покончил с пулеметчиками, но заодно оборвал жизни множества людей. Мужчин, женщин, может быть, детей. Подступает тошнота, голова кружится, и ракетница чуть не вываливается из рук.

Неподалеку возобновляется перестрелка. Я опускаюсь на одно колено и извлекаю опустевшую гильзу из ракетницы. Когда я отбрасываю ее и беру второй заряд, кто-то опять начинает стрелять с крыши дома напротив. Что-то ударяется в мою броню, чуть ниже руки. Удар достаточно силен, чтобы я выронил ракетницу от неожиданности. Винтовка Хансен лежит всего в полуметре, я подхватываю ее и дергаю затвор. Подствольник пуст, но магазин все еще наполовину полон.

С крыши стреляет женщина. На ней бесформенная мешковатая одежда, но из-под козырька бейсболки отчетливо видны длинные волосы и женственные черты лица. Она припала на одно колено у самого края и держит винтовку с деревянным прикладом. Пока я смотрю, она щелкает рычажком внизу, перезаряжая оружие. Она делает это, не снимая винтовки с плеча и не отводя глаза от прицела.

Я смотрю на нее, женщину, похожую на десятки моих знакомых, простую трущобную крысу в одежде, которая ей велика, и мне хочется помахать ей, предупредить криком – сделать что угодно, чтобы она не стреляла в меня и мне не пришлось отвечать тем же. Потом она жмет на спуск.

Пуля ударяет меня прямо над бровью, в выступ над верхней частью лицевого щитка. Кажется, будто мне в лицо залепили бейсбольным мячом. Я отшатываюсь и плюхаюсь на задницу. Дисплей шлема на мгновение гаснет от удара.

Это был смертельный выстрел, лишь чудом прошедший мимо. Она выстрелила в броню, чтобы привлечь мое внимание, и направила вторую пулю в щиток, наименее прочную часть моего панциря. Сенсоры восстанавливают ночное видение как раз вовремя, и я успеваю увидеть, как женщина на крыше еще раз дергает рычаг на своей древней винтовке. Я все еще стискиваю пушку Хансен в правой руке, и, в отличие от моей противницы, мне не нужно поднимать оружие, чтобы прицелиться.

Мы стреляем одновременно. Ее пуля врезается мне в забрало, прямо в шов между прозрачным щитком и пуленепробиваемой скорлупой шлема. Еще один промах, но не такой серьезный. Я чувствую короткий укол боли под левым глазом, отдающей в ухо, как будто кто-то полоснул мне по лицу острым ножом.

В ответ моя винтовка делает не один, а полдюжины выстрелов. Они попадают женщине ровно в центр груди – компьютер целится идеально. Она не вскрикивает и не дергается. Просто валится вперед, и между ней и улицей нет ничего, что могло бы остановить падение.

В полете ее конечности болтаются безвольно и бесконтрольно. Я знаю, что она умерла до того, как ударилась о землю. И все же, поддавшись импульсу, пробегаю двадцать метров до ее неподвижного тела, распластанного на асфальте.

Я хватаю ее за воротник куртки и переворачиваю, чтобы взглянуть в лицо. Ее глаза открыты, но смерть расфокусировала взгляд. На лице нет ни боли, ни удивления, ни отчаяния. Ей лет тридцать или немного меньше. Бейсболка свалилась с ее головы при падении с крыши, волосы небрежно забраны в хвост. Из-за ночного видения я не могу различить их цвет точно, но он темный, может быть, каштановый или рыжий. Если бы я встретил ее на улице своего КК, убийство было бы последним, о чем я подумал. Даже мертвая, она выглядит куда более живой и настоящей, чем большинство людей, которых я знал дома. И пусть она пыталась убить меня, я хотел бы не делать этого выстрела, если бы мог.

– Грейсон, если ты еще на ногах, тащи сюда свою задницу, – слышу я на частоте отряда, впервые с тех пор, как пулеметчик открыл огонь. Идентификатор на моем экране сообщает, что говорит капрал Джексон, но звучит она странно, словно цедит слова через стиснутые зубы.

– Так точно, – отвечаю я и нахожу ее на карте. Пуля, пробившая мой щиток сбоку, прошла мимо компьютерного монокля, и данные все еще накладываются на то, что я вижу. Мою левую щеку словно битым стеклом натерли. Я чувствую, как по ней стекает теплая кровь.

Отряд скучился в переулке впереди и слева от меня. Я заряжаю свежий магазин в винтовку Хансен.

– Хансен, ты меня слышишь? – спрашиваю я.

– Да, я здесь, – отвечает она. – В конце холла, рядом с поворотом. Не спеши жать на курок, когда войдешь.

– Как здоровьице?

– Правая рука отправилась на перекур, – говорит она. В ее голосе усталость. – Все будет нормально. Дай мне только секундочку дыхание перевести.

– В доме кто-нибудь есть?

– Если и есть, они достаточно умны, чтобы сидеть по квартирам. Я сейчас не настроена на дружескую болтовню.

Я улыбаюсь, левую часть лица прошивает боль. Наша броня выложена изнутри термобинтами, автоматически закрывающими раны и останавливающими потерю крови, но в шлемах такой подкладки нет, и кровь свободно стекает по моей щеке. Я иду к переулку, где окопался остальной отряд. Не свожу прицела с крыши здания, готовый отправить флешетту в любую голову, попавшую в поле зрения, но, если там, наверху, кто-то и остался, у него хватает мозгов, чтобы не высовываться.