Когда я спешилась поблизости от дома, странный шорох – или вернее смутное ощущение постороннего присутствия – побудил меня повернуть голову, и справа от меня я заметила изящную тень, пробежавшую по траве. Всего лишь отливавшую шелком тень, но она вдруг остановилась, взмахнув длинным пушистым хвостом: лисица. Она замерла, застыв, точно статуя, и мы пристально взирали друг на друга, пока у меня не начало покалывать кожу. Внезапно лисица сорвалась с места и исчезла во мраке, и уже в полном одиночестве я поднялась на крыльцо, спотыкаясь о ступени и мысленно проклиная громоздкие нескладные паттены, защищавшие мои туфельки. Я раздраженно сбросила их, и они с лязгом упали.

Дверь открылась без всякого сопротивления, пропустив меня в темный холл, не освещенный факелами, и с детства знакомый холод обласкал меня прямо на пороге.

– Эгей, есть тут кто-нибудь? – крикнула я.

Я не могла – не смела – думать о том, что здесь происходит или кто расположился в помещении, где находился, как я отлично помнила, большой приемный зал. В худшем случае это мог быть какой-то нищий бродяга… или в лучшем?

Мои ноги ступали практически бесшумно. Я слышала лишь собственное прерывистое дыхание да стучавшую в ушах кровь. Выставив вперед руки и держась около стен, я шла в потемках по памяти в сторону двери, ведущей в большой зал. В голову закралась мысль, что руки мои могут коснуться кого-то тайно поджидающего меня впереди, но я постаралась отбросить ее. Пошарив руками по стене, я нащупала наконец нужную дверную ручку и потянула за нее.

Моим глазам предстало хорошо освещенное место действия. В настенных канделябрах живо горели свечи, и зеркало над камином щедро освещало зал отраженным светом. Возле этого громадного камина, насчитывавшего в ширину десять футов – как раз в его топке я любила в детстве играть, и меня бранили за испачканные в золе туфельки – сидела женщина.

Мне вдруг показалось, что я блуждаю в каком-то сне, пытаясь приблизиться к ней, но она оставалась все так же далеко. Однако, заметив меня, она поднялась с кресла. Вероятно, она была старше меня, но от силы на пару лет, ее лицо обрамляли темные, ничем не покрытые волосы. Она испуганно взглянула на меня, чем привела в недоумение, но через мгновение оно рассеялось, и мое сердце ёкнуло и замерло.

Меня мог бы испугать шум в коридоре за спиной, но не испугал, поэтому, когда в зале появился Джеймс, запыхавшийся и разгоряченный после бешеной скачки из Готорпа, я едва удостоила его вниманием. Мой взгляд притягивала теперь только стоявшая передо мной женщина, поскольку, когда она встала, то плащ упал с ее плеч. И я увидела, что у нее такой же округлившийся живот, как и у меня.

Пол покачнулся. Каменные плиты устремились ко мне, приветствуя их былую госпожу, мой мир рухнул, увлекая за собой меня саму.

Та ночь выдалась ветреная и дождливая, Джеймс сопровождал меня до самого Готорп-холла, и, войдя в дом, я сразу поднялась в свою спальню и заперла дверь на ключ. Она оставалась запертой весь следующий день и ночь, и постепенно я привыкла к тому, что Ричард время от времени громко колотил в нее, но все мои мысли уже поглотила царившая во мне пустота. Благоразумие, Справедливость и я пребывали в ожидании, сами не понимания смысла нашего ожидания, однако к вечеру второго дня, когда я уже серьезно подумывала о необходимости разведения огня и какой-то еде, одна из горничных подошла к моей двери и сообщила, что прибыл посланец от моей матери.

Через замочную скважину я велела ей передать ему, что не желаю никого видеть, а когда она вернулась, то уже более страдальческим тоном представила мне какого-то мужчину.

– Госпожа Бартон, – произнес незнакомый мужской голос, – просила меня сообщить вам, что у входа в Готорп вас ожидает карета.

Я молча ждала продолжения.

– Она настаивает, чтобы карета не трогалась с места, пока вы не сядете в нее.

– Тогда она будет стоять там, пока не сгниет, – ответила я.

Мужчина смущенно прочистил горло. «Интересно, – подумала я, – кто еще там молчаливо стоит рядом с ним?»

– Госпожа Бартон приглашает вас пожить с ней в Киркби-Лонсдейл. Она подумала, что вы, возможно, захотите сменить обстановку. – Почтительно помолчав, он добавил: – Я обязан ждать здесь, пока вы не будете готовы уехать.

Я вернулась в постель и, закрывшись одеялом, покрутилась в ней довольно продолжительное время.

– Ричард, вы там? – наконец сдавленно спросила я.

– Госпожа, кроме меня, здесь никого нет, – помедлив, ответил посланец.

Неимоверным усилием воли я заставила себя опять дотащиться до двери и припала к замочной скважине. Однако увидела через нее лишь полу какого-то камзола и шпагу в ножнах на перевязи. Даже проведя в уединении больше суток, я не сумела постичь весь масштаб предательства. Оно началось с моей кровати и расползлось до самой пивоварни, посылавшей ей пиво, до кабинета, где наш преданный слуга Джеймс доверял чернильным записям любые персональные затраты. Оно добралось и до «Руки с челноком», где, как я догадывалась, Алиса и услышала о нем. Оно просочилось даже в мое прошлое, запятнав мое и без того лишенное сентиментальности детство. И это стало едва ли не самым страшным ударом: Ричард прятал любовницу в доме моего детства, он достался ему вместе с приданым в день нашего венчания, поскольку он знал, что мне никогда не захочется туда вернуться.

Именно тогда меня вдруг осенила здравая мысль: уж не знала ли моя мать об этой темноволосой особе с округлившимся животом? Всю вторую половину дня этот вопрос, точно назойливая муха, жужжал у меня в ушах, и вдруг из-за двери до меня донесся обиженный лай Пака. Он царапался и скулил там, и я со стыдом осознала, что, поглощенная собой, совершенно забыла о бедняге. Я опустилась на колени около двери.

– Пак, – тихо попросила я, – перестань скулить, Пак. Я же здесь. Я здесь.

Он начал завывать еще громче, и по лицу моему невольно заструились слезы, его вой, казалось, разрывал мое сердце, и как бы я ни уговаривала его, он не желал умолкать. Мной овладела неудержимая потребность обнять его, и когда я повернула ключ, он ввалился в комнату, опрокинув меня на пол. Его огромный язык тут же принялся слизывать слезы с моих щек, и я не удержалась от смеха, когда он, скуля и пыхтя, с чистейшей радостью разлегся на мне. Когда он полностью успокоился, мне удалось сесть. Посланец стоял в отдалении за дверью, замерев в почтительном ожидании.

– Я согласна поехать только на моих условиях, – заявила я.

Он изящно поклонился и выпрямился, излучая предельное внимание.