– Таких случаев, как твой, довольно много, – заметил Ханс. – Я знаю одного из Биркенау, его зовут Боас, учитель французского из Амстердама. Он получил работу переводчика на побережье Ла-Манша, использовав поддельные документы. Его с парочкой друзей поймали. Судили за шпионаж. Всех приговорили к смертной казни. Друзей, ни разу не упомянувших в суде о том, что они были евреями, немедленно расстреляли, а Боас сознался, что является евреем.

И офицер-эсэсовец сказал ему: «Так ты еврей, ну что же, мы пошлем тебя в Освенцим. Это ад на земле, и ты будешь еще умолять, чтобы тебя расстреляли». И как вы думаете, что случилось? Наш Боас попал в хорошую команду, и если ему будет по-прежнему так везти, шансы дождаться конца войны и не погибнуть у него весьма высоки, и все это – только благодаря тому, что он оказался евреем!

Глава 19

Теперь, когда количество фельдшеров заметно уменьшилось, Ханс был занят беспрерывно. Дни его проходили в нескончаемой суете, начинаясь утренним гонгом – побудкой и кончаясь сигналом отбоя, отправлявшим его в постель. Ранним утром, сразу после подъема, начиналась возня с раздачей чая: сходить на кухню за кесселями, принести и раздать всем чай, помыть тарелки, застелить постели. Тем временем староста большой штюбе уже начинал мыть полы, потому что все в бараке должно быть вычищено до блеска самое позднее к восьми часам. В восемь санитар по делам здравоохранения являлся со своей инспекцией. После этого оставалось еще множество разнообразных работ внутри барака. В какой-то день необходимо было довести до полного блеска коридор, и они все утро возились в коридоре, скребли его и мыли, вооружившись ведрами с водой, тряпками и всем прочим; назавтра помощи требовал ответственный за чистоту сортиров: надо было как следует отскрести находящиеся под его надзором отхожие места. Однажды привезли уголь, и потребовалось его разгрузить, в другой день главный врач барака затеял выводить вшей в одной из штюбе на верхнем этаже, где они в очередной раз были замечены. Работа оказалась тяжелой, потому что на весь барак, насчитывавший четыре сотни пациентов, приходилось всего тридцать фельдшеров, причем половина из них находилась «на особом положении»: поляки, рейхсдойчи и «короткие номера» [107], чья работа состояла исключительно в том, чтобы «организовать» для себя как можно больше еды. Таким образом, оставалось всего десять-пятнадцать человек, которым доставалась вся тяжелая работа. Затем наступало время полуденной баланды, и тогда снова повторялся утренний ритуал.

В один из дней сразу после раздачи баланды примчался гонец из Двадцать первого барака: им немедленно потребовалась рабочая команда. Все тридцать фельдшеров отправились в путь, но на сей раз, слава богу, без повозки. Их привели к старому крематорию, метрах в двухстах от лагеря.

Этим крематорием давно уже не пользовались. Теперь весь процесс уничтожения людей был перенесен в Биркенау, а в Освенциме если и умирали, то от «обычных» причин, причем достаточно редко, так что по вечерам с наступлением темноты покойников отвозили в крематорий Биркенау.

Так вот, в одном из помещений старого крематория они увидели колоссальные штабеля банок: это оказались урны с прахом поляков, чьи тела были сожжены здесь. В противоположность евреям, которых засовывали в печь всех вместе, без разбора, «арийцев» – поляков сжигали индивидуально. Тела помечали глиняными номерами, и после сожжения тела прах пересыпался в урну, а урну помечали номером. Семьи получали сообщение о смерти и могли потребовать, чтобы им прислали урну с прахом. Но, очевидно, не все семьи захотели (или смогли) получить прах родственника, так что с течением времени сорок тысяч урн остались невостребованными, и теперь их надо было перенести в другое помещение.

И вот фельдшеры выстроились в длинную цепь через весь подвал, где стояли три огромные печи, и стали передавать урны друг другу, как сырные головы или буханки хлеба. Никогда раньше через руки Ханса не проходило столько мертвецов, сколько прошло в эти несколько часов. Урны успели проржаветь, и стоило уронить какую-то из них, как она разбивалась. Тут не было особой трагедии: один из фельдшеров стоял наготове с метлой и собирал пепел в ведро. Да и какая разница – разве через столько лет кто-нибудь будет их разыскивать?

Они вернулись в свой барак как раз перед перекличкой, которая, как всегда, заняла всего несколько минут: они выстроились в ряд, появился санитар по делам здравоохранения, староста барака отрапортовал:

– Девятый барак, фельдшеры в количестве тридцати одного человека выстроены для переклички, больных среди персонала нет.

После чего санитар по делам здравоохранения сделал знак рукой и всех отпустили с миром.

После переклички Хансу нужно было подняться на верхний этаж, чтобы помочь доктору Валентину разобраться с амбулаторными пациентами. На лестнице он застал скандал в самом разгаре. Зилина, нервный, как обычно, в бешенстве орал на человека, пытавшегося войти в сортир, не надев даже сандалий, босиком, что было строго запрещено. Будь Ханс на месте Зилины, он просто дал бы нарушителю в морду. Но Зилина был человеком мягкосердечным, и, когда пациент разрыдался, он расстроился, кажется, сильнее самого нарушителя, побежал вниз, на первый этаж, вернулся с большим куском хлеба – домашнего хлеба, из собственной посылки – и отдал его пациенту. Это было поразительно: годы, проведенные в концентрационных лагерях, конечно, сильно попортили характер Зилины, но не разрушили его душу.

Тем временем, добравшись до Валентина, Ханс обнаружил, что тот читает проповедь амбулаторным больным. Валентин был только наполовину евреем и когда-то служил врачом на германском флоте. Совсем неплохой парень, вот только пруссак до мозга костей. Он мог, рассердившись всего-навсего из-за небрежного отношения к своим обязанностям, наорать на кого-либо; но если провинившийся оглядывался в недоумении, то Валентин разражался хохотом.

– Ага, поглядите-ка, кого к нам ветром принесло. Голландские амбары, должно быть, полны младенцев, если у вас на родине все, вот как ты, не закрывают за собой двери. Это ты, наивный балда, считал, что фельдшеры были переведены в Буну для нового, построенного там госпиталя, правда? Я только что узнал новости. Все они работают во внешней команде. Так что…

И тут же повернулся к другим докторам, пришедшим помочь ему в работе:

– Пойдемте-ка со мной, я хотел бы вам кое-что показать.

Они вошли в одну из штюбе, и Валентин подвел их к постели пациента, который все время икал и никак не мог остановиться.

– Он находится в таком состоянии уже трое суток, – сказал Валентин, – и ничего из того, что я предпринял, ему не помогло. У него,