– Гастон! – завизжала вдова, очухиваясь от третьего обморока и готовясь к четвертому. – Как ты мог… со мной… так?

– Тишина, – сказал судья Нужни.

– А что у нас с ребенком, дорогая? – спросил дух. – Отойдя в мир иной, я узнал немало интересного. Например, откуда взялась малышка Арни.

Женевьева Тенебрия расплакалась и была уведена из зала Эвой Мандельей. К пущему изумлению граждан Дороги Запустения, дух возобновил рассказ о тайных свиданиях и интимном перешептывании под шелковыми простынями. Изумление – и восхищение – проистекали из того, что непозволительный адюльтер такого накала (и с участием такой откровенно распутной персоны, как Марья Кинсана) можно, как оказалось, успешно скрывать в городке с населением двадцать два человека.

– Она запудрила мне мозги. Но теперь я все понял. – Метемпсиханув на Небесно-Достойный План, Гастон Тенебрия узнал о том, что Марья Кинсана в то же самое время путалась с Микалом Марголисом. – Она сталкивала нас лбами: меня, Микала и своего брата Мортона; сталкивала лбами, чтобы повеселиться. Она обожает манипулировать людьми. Микал Марголис – что ж, он всегда был своевольным мальчиком, а в любви ему не везло; осознав, что соперник – я, он не выдержал. – Подозрительный Микал Марголис шпионил за Марьей Кинсаной и Гастоном Тенебрией, украдкой наблюдал, как те любят друг друга. Тогда-то его и стало потрясывать. В клинике он содрогался от подавляемого гнева, ронял инструменты, проливал что мог. Напряжение росло, пока кровь не забурлила в жилах, словно бьющийся о скалы океан, пока не лопнула черная язва с древней гнилью. Микал Марголис выследил Гастона Тенебрию, когда тот возвращался домой со свидания и шагал вдоль железной дороги.

– Он подобрал короткий, с полметра, кусок рельса, лежавший у полотна, и ударил меня сбоку по шее. Моментальный перелом позвоночника. Я был убит на месте.

Тут призрак прекратил давать показания, и его выкатили прочь. Судья Нужни сказал напутственное слово присяжным; попросив сохранять объективность по поводу услышанного и увиденного, он отпустил их посовещаться и вынести вердикт. Присяжные, которых теперь стало семеро, совещались в трактире «Вифлеем-Арес Ж/Д». Никто не заметил, как Мортон Кинсана ускользнул во время выступления последнего свидетеля.

В четырнадцать четырнадцать присяжные вернулись.

– По вашему мнению, виновен обвиняемый или нет?

– Невиновен, – сказал Раэль Манделья.

– И это решение разделяете вы все?

– Да.

Судья оправдал м-ра Сталина. Возгласы и аплодисменты. Луи Галлачелли выносят на плечах из зала Суда Запыленных Колес и проносят по всему городку, дабы всякая коза, курица и лама увидели, какого прекрасного адвоката породила Дорога Запустения. Женевьева Тенебрия с дочерью подходят и спрашивают Эда Галлачелли о призраке.

– Времезависимый набор персональных энграмм, голографически сохраняющихся в локальной пространственной матрице напряжений? – переспросил инженер Эд. – Ща. – Женевьева Тенебрия взяла временаматыватель и маленький пузырь с покойным супругом домой, поставила на полку и двенадцать лет пилила привидение за неверность.

Судья Нужни вернулся в вагон-раздевалку, где личная служанка, восьмилетняя черноглазка из Ксанфа, утолила почечуйные муки успокоительным лосьоном.

Довольный м-р Сталин воссоединился с женой и пухлым сыном-подростком, чей нос на протяжении всего процесса генерировал потоки сияющей слизи. Вечером устроили празднество с жареной индейкой и гороховым вином, но жизнерадостность Сталиных разбилась вдребезги, когда четверка вооруженных людей в черной с золотом коже выбила дверь прикладами ружей.

– Джозеф Менке Сталин? – спросил командир приставов.

Жена с сыном одновременно указали на мужа и отца. Говоривший достал листок бумаги.

– Это счет за услуги, оказанные Сектором Правовых Услуг Корпорации «Вифлеем-Арес», включая аренду зала суда, судебные расходы, аренду судебного персонала на два дня, его же зарплату, топливо и свет, бумагу, пошлину за регистрационный номер, расходы на обвинение, расходы на писаря, расходы на судью, продукты питания, в том числе всякая всячина, в том числе закуски, мазь от геморроя и кларет, расходы на служанку судьи, расходы на прибытие и убытие локомотива, его же страховку, его же аренду, расходы на допрос, расходы на оправдание, налог на присяжных и замену одного церемониального молотка, итого 3548 новых долларов двадцать восемь центаво. – Сталины пялились на приставов, как утки на охотничье ружье.

– Но я уже заплатил. Я заплатил Луи Галлачелли его четвертак, – прозаикался м-р Сталин.

– Обычно все судебные издержки оплачивает виновная сторона, – сказал командир приставов. – Но виновная сторона скрылась, и согласно параграфу 16 подраздела 27 Закона о переложении судебных издержек (в части региональных и субподрядодательных судов) все они возложены на обвиняемого как юридически ближайшей к виновному стороне. Тем не менее, Компания, относясь с пониманием к людям в стесненных обстоятельствах, примет платеж наличностью или натурой и по вашему требованию выдаст судебное предписание о взимании платежа с м-ра Микала Марголиса, истинной виновной стороны.

– Но у нас нет денег, – взмолилась миссис Сталин.

– Наличность или натура, – сказал командир приставов, уже четвертуя помещение глазами судебного исполнителя. Его взгляд остановился на Джонни Сталине, чья насаженная на вилку индюшатина застыла между тарелкой и разинутым ртом. – Пойдет. – Трое вооруженных секвестраторов промаршировали в столовую и оторвали от стула телеса Джонни Сталина; вилку он не выпустил. Командир приставов нацарапал что-то на своем планшете.

– Распишитесь тут и тут, – сказал он м-ру Сталину.

– Отлично. Это… – продолжил он, отрывая розовый бланк по линии перфорации, – сертификат об удержании вашего сына в счет понесенных издержек Суда Запыленных Колес на неопределенный срок не менее двадцати и не более шестидесяти лет. А это, – он вложил синюю бумажку в руку м-ра Сталина, – ваша квитанция.

Визжа и всхлипывая недорезанной свиньей, Джонни Сталин, возраст 8 3/4, был выволочен из дому и по переулку доставлен к поезду. С ушераздирающим ревом локомотив завел термоядерные двигатели и покатил прочь от Дороги Запустения. Больше ее жители Суда Запыленных Колес не видели.

Мортон Кинсана вернулся в пустую контору. Он собрал все зуболечебные инструменты, все зубоврачебные книжки, свалил их в центре комнаты на стоматологическое кресло и поджег. Когда от кучи остался один только пепел, Мортон Кинсана достал из шкафа пеньковую веревку, завязал крепкую петлю и во имя любви повесился на потолочной балке. Ноги Мортона Кинсаны маятником вспахивали горку пепла и расплавленного металла, оставляя на полу неглубокие серые борозды.

Уже целый год каждый день повторялось одно и то же: как он был ей неверен, как она любила его одного, только его, всегда и только, ей и в голову не приходила мысль о другом мужчине, нет, никогда, ни разу за все эти годы, просто вот вообще ни разу, и пока она сидела дома, почитая супруга в храме сердца своего, чем он занимался, о да, ты отлично знаешь, что занимался; да, именно, с этой шлюшкой, у нее и мать была такая же шлюшка, с этой проституткой (чтоб у нее прогнило лоно, чтоб у нее груди сморщились, как сухие баклажаны), так что поделом, он заслужил свой конец, справедливость восторжествовала, не изменяй жене, которая в тебе души не чает, а он, а он что?.. опозорил ее перед всем городом, да, перед всем городом, людям в глаза смотреть стыдно, ни гордости, ни достоинства, все растоптано, она прячется от людей, которые, когда она идет мимо, говорят: смотрите, вы поглядите только, ей муженек изменял, а она ничего и не знала, – теперь-то все знают, спасибо тебе, спасибо за все, добрый человек, ты со своими высокими идеалами спас этого Сталина от тюрьмы, соперника спас, спас врага, не меньше, только и заботился всю жизнь о соперниках да врагах, а о бедных преданных женах кто позаботится, о тех, кто любит ни с чем не сравнимой любовью, и что он сделал с этой самой любовью, а? Что он с ней сделал? Он похерил ее с какой-то дешевой распутницей, с этой бубубу бубубу бубубу от рассвета, когда она разжигала камин, до заката, когда она ложилась спать, и он видел, как из-за этого бубубу она мерзеет телом и душой, за это он ее ненавидел, ненавидел злобу, с которой она его бубубу бубубу за вечность у Панарха за пазухой, он ненавидел жену и решил наказать, и вот однажды он свистом подозвал дочь, и когда та отложила книгу и обернулась к синему пузырю, сказал: «Арни, доченька, ты когда-нибудь думала о том, откуда ты взялась?» – и Арни ответила, щекоча губами синее силовое поле: «Ты про секс и все такое прочее?» – и он ответил: «О нет, я про тебя, лично, потому что, Арни, я не твой отец», – и рассказал ей все то, что узнал, едва соприкоснувшись с Панархическим Всеведением, как женщина украла ребенка у бездетной старушки, и как эта женщина хотела ребенка больше чего бы то ни было в видимом или невидимом мире, как укутывала этого ребенка, и кормила его, и родила как своего, и, поведав все это, он добавил: «Посмотрись в зеркало, Арни, и спроси себя, похожа ты на Тенебрию или все-таки на Манделью, потому что Манделья ты и есть: сестра Раэля, тетка Лимааля и Таасмин», – и она пошла к зеркалу в своей комнате, и он услышал, как она всхлипывает, и сильно обрадовался, ибо смог посеять семена разрушения супруги в девочке, которая никогда не была его доченькой, – и мелко закувыркался внутри мерцающего синего пузыря от злобного блаженства.