Дождь перестал. Люди вновь были лишь людьми, живущими жизнью мужчин и женщин. Устыдившись наготы, они натягивали напитавшуюся влагой, грязную одежду. И тут случилось кое-что чудесное.

– Эй, посмотрите! – закричала Рути Синяя Гора. Она показывала на далекий горизонт. Там наблюдалась загадочная метаморфоза: на глазах у изумленных жителей Дороги Запустения пустыня зазеленела. Алхимическая линия прибойной волной шла по дюнным полям. За пять минут зелень добралась до мест, которые мог разглядеть только м-р Иерихон. Облака растворились без следа, на наглом синем небе сияло солнце. У всех перехватило дыхание. Вот-вот случится что-то невообразимое.

Как по вышнему приказанию, Великая Пустыня взорвалась цветом. После дождя до пейзажа дотронулось солнце, и дюны развернулись пуантилистским ландшафтом: красные, синие, желтые, нежно-белые. Ветер шевелил океан лепестков и нес над городом благоухание сотен миллионов цветов. Жители Дороги Запустения полились с голых каменистых утесов на бескрайние цветочные поляны. За людьми брошенный город исходил паром в послеполуденном сиянии в два ноль два.

В сердце пустыни Раэль Манделья заметил, что дождя больше нет. Дети цыплятами подглядывали из-за полы куртки. Под их сандалиями часовыми пружинами раскручивались зеленые ростки, покачивались на ветерке бледные стебли.

Цветы пробивались и вокруг алой гитары. Раэль Манделья подошел к инструменту, поднял его. Там, где он лежал, остался стерильный силуэт, но и на нем тянулись к свету тонкие белые побеги.

Алая гитара умерла. Ее глянцевая пластиковая кожа ссохлась и покрылась волдырями, ее лады искалечены, ее струны почернели, ее палисандровый гриф расколот до середины. Дым сочился из расплавленных внутренних синтезаторов и усилителей. Стоило Раэлю Манделье перевернуть мертвую гитару, как струны лопнули: четкие, летальные звуки. В посмертии алая гитара сделалась будто непорочной. Как если бы дождь смыл все ее грехи.

От человека, звавшего себя Десницей, некогда Короля Двух Миров, остался всего-то клочок картиночной ткани, вырванный из телевизионного костюма.

– Слишком много музыки, – прошептал Раэль Манделья алой гитаре. – На этот раз ты сотворила слишком много музыки.

– Что случилось с Десницей? – спросил Лимааль.

– Куда он делся? – спросила Таасмин.

– Его забрали плохие доктора? – спросила Арни Тенебрия.

– Да, его забрали плохие доктора, – сказал Раэль Манделья.

– Они запихнут в него мертвеца? – спросил Джонни Сталин.

– Не думаю, – ответил Раэль Манделья, глядя на небо. – И я скажу вам, почему. Мне кажется, они забрали не Десницу и не мертвеца. Мне кажется, они забрали обоих, потому что на пределе музыки эти двое переплавились, как песок в стекло, и теперь у обоих начнется совсем новая жизнь.

– Они типа снова родились? – спросила Арни Тенебрия.

– Типа снова родились, да. Очень жаль, что они нашли и забрали его так быстро; мы не успели сказать ему спасибо за дождь. Нехорошо с нашей стороны. Надеюсь, он на нас не в обиде. Ну, дети, пошли обратно.

Лимааль Манделья попытался утащить за собой алую гитару в качестве сувенира, но она оказалась слишком тяжелой, и отец велел оставить ее в сердце пустыни рядом со старым исследователем космоса, так что Лимааль возвратился в мир с пустыми руками.

Персея Голодранина вышла замуж за Эда Галлачелли, Луи Галлачелли и Умберто Галлачелли в 10:00 в воскресенье ранней весной года 127-го. Властью, данной ему как менеджеру города, Доминик Фронтера сочетал их полиандрическим браком, объявил мужьями и женой и проводил на поезд в Меридиан, в медовый месяц под вулканами. Бракосочетание тронуло Доминика Фронтеру до глубины души. Едва поезд тронулся, он пошел и попросил у Мередита Синей Горы руки серенькой Рути. Мередит Синяя Гора колебался. Доминик Фронтера сообщил как на духу, что его мистическая любовь зародилась в ином измерении и навязчивые видения красоты мучают его день и ночь, а потом разревелся.

– Ах вы бедняжка, что мне сделать, чтобы вы снова обрели счастье? – спросила невинная Рути, пришедшая, заслышав рыдания.

Когда Доминик Фронтера сказал ей, она ответила:

– Если это все – конечно, да.

Вторая за несколько дней счастливо сочетавшаяся браком пара провела медовый месяц среди тысячи изысканных и уникальных деревень Китай-Горы.

На двери трактира появилась табличка, гласившая: ЗАКРЫТО НА НЕДЕЛЮ; ОТКРОЕМСЯ СНОВА В ВОСКРЕСЕНЬЕ, 23-ГО, 20:00; СОБСТВ-КИ: П. ГОЛОДРАНИНА, Э., Л. & У. ГАЛЛАЧЕЛЛИ. Табличку некогда нарисовал Микал Марголис. Замазывая свое имя и заменяя его именами успешных соперников в любви, он не испытывал ни ревности, ни ненависти, только тупое ощущение смыкающейся вокруг судьбы. Он запер дверь и бросил ключ в колодец. Потом пошел и постучался в дверь Марьи Кинсаны.

Марья Кинсана оценила ситуацию мгновенно.

– Мортон, я найму Микала ассистентом. Ладно?

Мортон Кинсана не сказал ни слова и стремительно вышел, раздраженно хлопая всеми дверьми подряд.

– Чего это он? – спросил Микал Марголис.

– Мортон очень ко мне привязан, – сказала Марья Кинсана. – Ну и ему просто нужно будет привыкнуть к тому, что кое-что чуть-чуть изменится – теперь, когда ты здесь.

Неделю спустя Персея Голодранина вернулась на Дорогу Запустения с прежним гордым именем, тремя супругами и полноразмерным профессиональным снукерным столом, изготовленным Мак-Мёрдо и Чуном с Дороги Ландхрис. Со станции в трактир «Вифлеем-Арес Ж/Д» стол перетаскивали всем миром. Обещаны были бесплатные напитки, и дети, которые плясали вокруг, тянули веревки и показывали дорогу, закричали «ура!» в предвкушении бездонных кружек чистого лимонада. Увидев замки́ и табличку, Персея Голодранина/Галлачелли сразу отправилась на поиски Микала Марголиса.

– Ты не должен уходить.

Микал Марголис как раз стерилизовал щипцы-кастраторы для свиней. Он понимал, что зла на нее держать не может, хотя рациональность требовала обратного. Это судьба, а злиться на судьбу так же тщетно, как злиться на погоду.

– Я решил, что лучше уйти. – Голос Микала Марголиса был тяжел от застоявшейся любви. – Ничего не вышло бы, мы не вернулись бы в старые добрые времена, зная, что ты принадлежишь кому-то еще, носишь чьего-то еще ребенка. Ничего не выйдет. Прими мою долю в трактире как свадебный подарок, надеюсь, он тебя обрадует. Честно. Только одно… скажи, зачем ты это сделала?

– Что?

– Забеременела… и не от кого-нибудь, а от братьев Галлачелли! Что ты думала в тот день, когда пришли дожди? Вот чего мне не понять – почему именно они? Ты видела место, где они живут? Хуже свинарника… Прости.

– Все в порядке. Слушай, я тогда обезумела, мы все тогда обезумели…

Она вспомнила, как в день, когда пришли дожди, лежала на спине на поле красных маков, глядела в небо, вертела в руке маковый цветочек, напевала глупенький мотивчик, и за миллионы миллионов световых лет оттуда что-то сказало: пум-бум, пум-бум – внутри нее. Когда пошли дожди, она радостно содрала с себя одежду и втерла в волосы прекрасную красную грязь; ей было хорошо, она была свободна, как в полете, она могла падать бесконечно толстой, беременной каплей и орошать женской влагой сухие земли. Она развела руки, словно крылья, ви-и-и-и-и-и, кругами, кругами, вниз, на цветочное поле, ее пропеллеры взметывают маргаритки, бархатцы, маки двойной дугой перед круглыми сосками моторов. Детка божья, она тогда сошла с ума, но ведь и все так, и если этот сумасшедший городок со всеми теми же, ровно теми же лицами – не повод сходить с ума опять и опять, что тогда повод? Может, она зашла чуть дальше, чем следовало; братьям Галлачелли не требовалось многого, но когда ЭдУмбертоЛуи взгромоздился на нее, она полетела!