– Ну да, представляете! – гордо воскликнул Георгий. – Онаеще задолго до революции туда уехала. Там какая-то любовная история была. Онабросила своего мужа и детей, так что они выросли без матери. И никто никогда оней ничего не слышал. Русановы – это фамилия моей бабушки и ее брата – вообщене знали о ее существовании. Александр Константинович так и умер, ничего неузнав. Дед всю ту историю в секрете держал, но перед смертью (он в начале войныумер) маме моей ее рассказал, а она уже после войны – бабе Саше, когда тавернулась.

– Откуда? – живо спросила Рита.

– Ну… из больницы, – натужно соврал Георгий. – Я ж говорил,что она болела.

– Понятно, – шепнула Рита. – Она была… О, я понимаю. Ой,какой ужас!

– Теперь все позади, – грустно кивнул Георгий. – Только проэто не надо говорить. Никому. Хорошо?

– Конечно, конечно! – горячо воскликнула она. – Но скажите,Георгий, а кто-нибудь из вас пытался узнать о судьбе вашей родственницы и еесемьи? Они ведь ваши близкие. Представьте – у вас вдруг обнаружатсяродственники в Париже!

– Боже упаси! – от всего сердца сказал Георгий. – Вот ужчего не надо! В наше время иметь родственников за границей – очень хлопотноедело. Особенно если учесть, что баба Саша… болела . Разрешения на выезд вдругую страну, даже в страну соцлагеря, в жизни не получишь. Вечно будут к тебецепляться, проверять на каждом шагу. У нас, знаете, с этим строго.

Рита молча кивнула. И не произносила ни слова еще несколькоминут.

Георгий напряженно вышагивал рядом. Ее молчание почему-тозадело его. Что-то было здесь не то… Минуту назад Рита была совсем другая,живая, вся к нему обращенная, – и вдруг враз отвернулась, захлопнулась,замкнулась в себе.

«Я что-то не то сказал? – встревожился он. – Ну не хочуиметь родственников в Париже… А что тут особенного? Тогда почему она стала…такая?»

Молчание затянулось. Это мучило его. А еще больше мучило то,что настроение Риты – можно сказать, чужой женщины – так много для него значит.

Что с ним происходит? Почему кажется, что не будет большеникакого счастья в жизни, если она не повернет голову, не взглянет на него сосвоей милой улыбкой, которая сначала вспыхивает в глазах, а потом ужерасцветает на губах? А как она трогает завиток на своем виске… У нее тонкие,вьющиеся, очень пышные русые волосы, они выбиваются из-под тугого узла «хвоста»и чуть кудрявятся на висках…

Георгий вдруг вспомнил – вот ему лет семь, не больше, и онсидит у бабы Саши на коленях. Та гладит его по голове, приговаривает:

– Ах ты мой кудрявенький голубочек… И волосики у тебя нависочках вьются, совсем как у мамочки вились…

Потом, когда мама с дядей Колей приехали в Энск из своегогарнизона (кажется, они в то время на Дальнем Востоке жили), он нарочно посмотрелна мамины виски. Никаких кудряшек там не было. Георгий спросил, куда онидевались, и мама вздохнула:

– Ох, мой миленький, да ведь волосы у меня вились, когда ябыла молодая да счастливая. Знаешь, как говорят: кудри от счастья вьются. Атеперь уж…

– Разве ты не счастливая? – испугался сын.

– Счастливая, – твердо ответила мама. – Конечно, счастливая,ведь у меня есть ты. И Верунька есть. Я счастливая, но… но уже не молодая.

В один прекрасный день Георгий заметил, что его волосы,которые он зачесывал назад, лежат гладко и больше не вьются на висках. Иобрадовался: наконец-то повзрослел!

А у Риты кудряшки на висках остались. Значит, она ещемолодая…

«Сколько ж ей лет? – мучительно размышлял он. – ВСопротивлении участвовала… Еще совсем школьницей, что ли? Ну а почему нет, ведьбыли у нас пионеры-герои – Лиза Чайкина, Зина Портнова… Совсем девочки, а уже…»

Ему до смерти хотелось узнать Ритин возраст. Но спросить,конечно, было никак нельзя. У женщины – про возраст? Но как же узнать?

– Теперь сюда, – неожиданно прозвучал голос Риты, и Георгийот счастья, что она наконец заговорила, даже споткнулся.

Рита подхватила его под руку:

– Осторожней! Тише!

Они миновали очень красивое двухэтажное здание Союзаписателей, украшенное изысканной лепниной, и, скрываясь в его тени, прошли вплохо освещенный двор гостиницы. Остановились, всматриваясь.

Так, вон служебный вход в гостиницу, а вон там –зарешеченные окна и черный ход продуктового магазина, который находился в одномздании с гостиницей, только в другом его крыле, выходившем в узенькийпереулочек рядом с художественным музеем.

Где-то вдали взвыла милицейская сирена, но тотчас вновьстало тихо.

«Если нас тут застукают, решат, что мы пришли магазинграбить», – подумал Георгий, но как-то спокойно. Может, уже привык к встречам смилицией? Впрочем, рука Риты под его рукой тоже не дрогнула.

– Вон то окно, – прошептала Рита. – Слева от входа, третье.Ну что, рискнем?

До нужного им окна, по счастью, не достигал свет тусклойлампочки, висевшей над дверью. Держась в тени забора, они обошли двор,прокрались к окну. Рита, приподнявшись на цыпочках, нашарила створку, поскреблапо ней пальцами, створка чуть слышно скрипнула – и отворилась.

– Ну, слава Богу, – вздохнула Рита. – А я боялась – вдругкто-то заметил и закрыл окно… Тогда бы мне пришлось идти к вам ночевать. – Иона хихикнула. – Просить приюта!

Георгий мигом представил, как они, крадучись, входят вквартиру номер два дома номер два по улице Фигнер, пробираются в его комнатенку(раньше это была мамина девичья комната, а до того – бабы Саши… теперь онаназывалась – «мальчиковая»), Рита ложится на его кровать, а он… На пол? Но наполу ужасно дует. На раскладушку? Или… Его бросило в жар.

– Ну, давайте, – сказала Рита. – Подсаживайте меня. Возьмитеза талию и приподнимите. Сможете?

Георгий стоял, опустив руки, и смотрел на нее. Одна мысль,что сейчас он коснется ее, обнимет, лишала его соображения.

«Да я рехнулся, что ли?» – подумал смятенно и вдруг ощутил,что происходит с его телом. В самом деле – рехнулся… Ну да, правда! Он с ума поней сходил! В висках застучало до боли. Там, внизу, тоже все заболело отнапряжения – и от невозможности снять его.

«Если я ее обниму, она это сразу заметит, – подумал он вужасе. – И залепит мне пощечину. Обидится, и я больше ее не увижу!»

Страх от последней мысли несколько отрезвил его.