Дверь в мастерскую становилась все ближе, и леди Торндайк со своего полотна хищно наблюдала за каждым слабым шагом. Оливия заставила себя не смотреть. Все, что ей было нужно, ждало впереди, и ни призраки, ни сам Дьявол не заставят ее отступить.

– Эдвард!

Схватившись за дверь, едва не повиснув на ней, Оливия впервые оказалась на пороге мастерской. Спальня, пол которой был завален пустыми баночками из-под краски и не менее пустыми бутылками из-под крепкого алкоголя, была освещена сотней свечей; словно бы супруг принес сюда все, которые только смог найти в доме. Но ничто из этого не волновало ее – за исключением мольберта, стоявшего напротив окна. Он был повернут к двери основанием, и потому она не могла увидеть, что же изображено на холсте.

Эдварда в комнате не было.

Что-то подсказывало ей, кричало, что нужно уйти. Оливия сглотнула мерзкий ком, вставший посреди глотки, и на негнущихся ногах подошла к мольберту, отталкивая со своего пути весело звенящие бутылки. Она знала, кого увидит на холсте – Летицию Росси, заказавшую эту картину, но боялась узнать, в каком же образе та пред нею предстанет. Дьяволица, одурманившая ее мужа.

Но, встав прямо перед картиной, побледневшая от ужаса Оливия не смогла сдержать пронзительного вскрика.

Потому что с холста на нее смотрели ядовитые зеленые глаза Катрины Торндайк.

Повернутая к зрителю плечом, леди Торндайк, по чьему обнаженному торсу струились длинные рыжие волосы, в одной руке держала увенчанные острейшими шипами стебли роз со срезанными соцветиями, а в другой – длинные окровавленные ножницы, лезвия которых были разведены в стороны. Она все смотрела, смотрела и смотрела, и ей казалось, словно бы скрежет и завывания становятся только громче и громче, наполняя собой всю комнату.

Дело было вовсе не в Летиции Росси.

А затем все смолкло так же внезапно, как и началось. Оливия, вся покрывшаяся испариной от ужаса, медленно подняла голову. В дверном проеме стоял Эдвард. Босой, в испачканных краской штанах и распахнутой рубашке с закатанными рукавами, он находился прямо напротив нее. Все, что отделяло их друг от друга, – лишь мольберт с ужасающей картиной на нем.

В руках Эдвард держал топор.

В одно мгновение Оливия забыла, как нужно разговаривать. Ее язык намертво прирос к небу, а с губ срывались лишь всхлипы. Она ведь даже не заметила, как начала плакать. Эдвард смотрел на нее диким взглядом. Его серые глаза были неестественно широко распахнуты, зубы крепко стиснуты, а по подбородку, пенясь, бежала слюна. Он смотрел на нее, и Оливия не видела в нем своего супруга. Словно бы Эдвард оставил это тело, отдал его кому-то другому во временное пользование.

– Эдвард, – проскулила она.

Он сделал шаг. Затем другой. Оливия увидела, как его пальцы стискивают ручку топора до побелевших костяшек. Секунда – и вот он совсем близко, замахивается и ударом сбивает на пол мольберт. С губ ее сорвался крик ужаса, тело задвигалось само по себе, забыв о слабости и бессилии. Метнувшись в сторону, спасаясь от нового удара, она, наступив прямо на картину, смазав босой ногой краску, побежала к двери. Хватаясь руками за стены, царапая их ногтями и срывая те с мясом, Оливия бежала на непослушных ногах так быстро, как только могла – и Эдвард, не отставая, шел следом за ней. Несколько раз она слышала, как супруг, рыча, размахивал топором, сбивая на пол драгоценные фарфоровые вазы или другие предметы интерьера, и это подгоняло ее.

У нее не было ни сил, ни времени на то, чтобы взбежать по лестнице. Да и куда тогда она могла бы бежать дальше? Потому, недолго думая, миссис Шекли выбежала на улицу, не удержавшись на ногах и кубарем скатившись по ступенькам. Сотрясаемая новым приступом кровавого кашля, Оливия ползла, сколько могла, а после огромным усилием заставила себя вскочить на ноги и побежать – как раз в то самое мгновение, когда занесенный топор проскользнул по каменной плитке на том самом месте, где она только что была.

– ОЛИВИЯ!

Голос Эдварда, больше похожий на нечеловеческий, демонический вопль, заставил ее бежать быстрее. Не разбирая дороги из-за слез, спотыкаясь и задыхаясь от кашля, Оливия все бежала и бежала до тех пор, пока бежать больше было некуда. Дезориентированная и испуганная, она сама не заметила, как прибежала к самому Вдовьему пику. Жадно хватая воздух ртом и склоняясь в приступе кровавой рвоты, едва не выплевывая свои внутренности, Оливия с трудом прислонилась спиной к стволу дуба.

Сквозь слезы она видела, как стремительным шагом Эдвард приближается прямо к ней. На мгновение перед глазами предстало его лицо в тот самый миг, когда они впервые встретили друг друга. Это был прием, который давали ее родители в родовом поместье Бетелл; в тот вечер Эдвард забрал себе каждый ее танец и впервые признался, что невероятно очарован ею.

«Душа моя»

Горячие слезы скользнули по ее щекам. Оливия вытянула перед собой руки, словно бы это могло заставить его остановиться, и попятилась от дерева. Не замедляя шаг, Эдвард все шел на нее. Оливия увидела, как он вновь замахнулся топором, и продолжила пятиться.

– Эдвард!

Но он не откликнулся. Даже не запнулся. Он все шел на нее, а она мелкими шагами пятилась назад, позабыв обо всем. Оливия ясно видела, как лезвие топора вонзается в ее шею. Вот Эдвард сжимает и разжимает пальцы, хватая топор крепче, вот заводит его назад сильнее для более широко замаха.

«Я люблю тебя, Лив».

– Тед!..

Но удара так и не последовало. Тревожно завывающий ветер, склоняющий старый дуб практически к самой земле, подхватил пронзительный вскрик, растянув его эхом даже после того, как он оборвался. Все, что хотел сделать Эдвард Шекли со своей женой, вместо него сделали острые скалы Вдовьего пика, падение с которого оборвало ее несчастную жизнь. Все смолкло, лишь только ветер пел свои грустные песни по разбившейся Оливии Шекли. Грозные волны Северного моря, окрашенные в розовый цвет ее кровью, утянули на самое дно любые следы случившегося.

Тишина не продлилась долго.

С силой вонзив в землю топор, Эдвард, упираясь руками в колени, звонко расхохотался. Смех этот был полон самого искреннего счастья, которое он только испытывал в своей жизни.

– Наконец-то! – воскликнул он. – Наконец-то!

О, Эдвард до последнего не верил, что все получится. Не мог предположить, что все и правда свершится в этом месте. Мизери Холл как нельзя лучше подошел для его освобождения. Долгие, очень долгие и несчастные полгода прекратились так резко, что он даже не сумел осознать, что уже стал свободным.

Оливия, умирая, тянула из него жизненные силы. Она стала мнительной, стала ревнивой, перестала быть той женщиной, которую он полюбил. Словно бы ее место заняла чахотка – или, быть может, она лишь показала, какой Оливия была все это время на самом деле? Он больше не хотел думать об этом. Его это больше не касалось. Распрямившись, Эдвард провел руками по своему лицу, не прекращая счастливо улыбаться, после чего, оставив топор на месте, быстрым шагом направился обратно к особняку.

Он словно бы вновь почувствовал вкус жизни. Его не волновали ни отпечатки краски на полу, оставленные босой ногой, ни осколки ваз, которые он разбил. К утру Эдварда уже не будет в Мизери Холл. Его собранные вещи ждут под кроватью, а лошадь он оседлал заранее. Все, что ему осталось, так это позволить себе прийти в себя.

Вернувшись в спальню, в которой томился все эти дни в ожидании подходящего момента, мистер Шекли тут же направился к столу. Опустившись на стул перед ним, Эдвард, отодвинув выдвижной ящик, вынул из коробочки драгоценную сигару, припасенную на этот случай. Обрезав ее с помощью специальной маленькой гильотины – ах, как часто он представлял себе, как будет отрезать ею Оливии пальцы! – и прикурив, блаженно откинулся на спинку стула, делая затяжку и выдыхая дым в потолок.

Как же хорошо! Понежившись пару мгновений, он, вынув из того же ящику бумагу и перо с чернилами, разложил письменные принадлежности перед собой. Зажав сигару зубами, выпуская дым через приоткрытый рот, Эдвард принялся за письмо.

«Моя драгоценная Летти,

Твой план оказался просто великолепен – все случилось так, как ты и сказала. Мышьяк, добавленный в ее чай, лишь ускорил процесс, а байки о хозяйке особняка только сыграли нам на руку. Кто знает, сколько бы нам еще пришлось мучиться и ждать, пока чахотка заберет ее! Прямо сейчас