я вздрагиваю от страха, потому что он на удивление крупный и почему-то очень враждебно взирает на меня своим бледно-зеленым светящимся глазом.

Почему ты до сих пор здесь? – не шевелясь, как будто спрашивает он. Почему еще не свалила?

И у меня нет ответа.

Хотя на ум приходит еще одна мысль, проблеск надежды на единственный шанс, и я опять крадусь на кухню.

А меньше чем через две минуты открываю дверь, бесшумно закрываю ее снаружи и сбегаю, как воровка.

Ночью старинные белые здания на Девоншир-роуд похожи на гигантских выстроившихся вдоль улицы призраков. Передо мной простирается пустая и темная дорога, если верить телефону, до моей машины две мили. Добрых полчаса, в течение которых я остаюсь наедине со своими мыслями о Седрике и обо мне, обо мне и Седрике и переключаюсь с одной на другую, шаг за шагом, метр за метром.

К тому моменту, когда я добираюсь до Гомера на убогой парковке, на ноге, там, где нет носка, надувается болезненная мозоль, и после всех размышлений передо мной все та же проблема.

Я понимаю, почему Седрик не хочет вступать в отношения. Правда понимаю, потому что его рассуждения разумны, полны сострадания и сочувствия.

И я ненавижу их все.

Я хочу, чтобы он перестал так думать; чтобы наплевал на свои сомнения и опыт прошлого; чтобы взял то, чего желает, вместо того чтобы отдавать одну ночь, а затем исчезать навсегда и искать то, что ему нужно, в другой ночи.

И, проклятье, я хочу, чтобы он хотел меня.

Часть 2

Каждой собаке однажды везет, но не моей.

Мой друг черный пес ловит зайца за хвост

Всякий раз, как бежит за добычей своей.

Солнце сияет после дождя, но не для нас.

Нас лучи обжигают, нам взор ослепляя,

Так что тени одни лишь мелькают в глазах.

Меня преследует гроза

И настигает прошлое.

И игнорировать нельзя,

Что тьма уже в душу вложена.

Повержен собой. Повержен грозой.

Шторм такой же, как я. Тот сигнал был твой.

Тени спасают нас от жары, но не твоя.

Твоя ужасает, тебя поглощая,

Пока кислород не заменит вода.

Потоки дождя смывают всю грязь, но не с меня.

Мой дождь отравляет, а грязь засоряет

Безмолвием чувства, что душат меня.

Меня преследует гроза

И настигает прошлое.

И игнорировать нельзя,

Что тьма уже в душу вложена.

Повержен собой. Повержен грозой.

Шторм такой же, как я. Тот сигнал был твой.

Я мечтаю о нормальности.

Хочу перестать быть собой.

Но сны в кошмары превращаются,

Кто же тот человек,

Что повержен грозой?

Шторм похож на меня.

Мой сигнал. Это я.

«Сигнал», Luce

СЕДРИК

– Что насчет соскобов со скатов, Седрик?

Доктор Джеральд даже не отрывает взгляда от своего планшета, в котором может спокойно найти ответ на этот вопрос, потому что все соскобы с кожи скатов взяты, микроскопированы и отправлены на культивирование, чтобы выявить заражение грибами, вирусами или бактериями, которые невозможно сразу обнаружить под микроскопом. Все соответствующие данные я уже ввел в систему – нудная и кропотливая работа, которую традиционно вешают на студентов-практикантов, потому что мы стоим в самом низу пищевой цепочки и нам больше не на кого перекладывать муторные обязанности.

– Все сделано, доктор. Ребята могут вернуться в море.

– У нас бы вообще не было полезных данных, если бы это решали студенты, – сухо отвечает доктор Джеральд. Я быстро привык к ее манере общаться, она здесь со всеми так разговаривает. Как руководителю экспедиции, в море ей могут что-то предъявить только двое: капитан и Бог. Причем именно в таком порядке.

– Поставьте подпись у кого-нибудь с высшим образованием, Седрик. И можете быть свободны на сегодня. – Она обводит критическим взглядом маленькую, но полностью оборудованную лабораторию. – После того как уберетесь в этом свинарнике.

В лаборатории безупречная чистота, никто из нас не смеет оставлять ни одно из двух рабочих мест не в идеальном состоянии. На письменном столе лежат лишь две ручки, и верхний черновой лист в блокноте еще не оторван и не выброшен. Чтобы не портить боссу вечер, я еще раз протираю поверхности дезинфицирующим средством, пока принтер печатает отчет о нашей сегодняшней работе.

После того как руководитель экспедиции удаляется, Ифа, вторая практикантка, сует в лабораторию свою взлохмаченную светловолосую голову.

– Ты до сих пор не закончил, Седрик? Сегодня вечер «Монополии», я требую реванша. А перед этим нам надо еще заполнить судовой журнал.

Я издаю стон:

– Сегодня будет много писанины.

– Лучше, чем день за днем писать о плохой погоде, – парирует девушка, и она, безусловно, права. Вопреки всем прогнозам, на прошлой неделе часто случались штормы, и нам обоим приходилось сражаться с морской болезнью, хотя Ифа гораздо опытнее меня. Она из Дублина и уже в четвертый раз отправилась с доктором Джеральд, что не мешает той и с ней обращаться как с неумелой школьницей, которую впервые пустили на корабль.

– Ифа, ты не могла бы отнести Мелани бумаги на подпись? Я тут все уберу, и после этого мы выпустим скатов.

Она с энтузиазмом кивает, выхватывает листы из лотка принтера и уносится прочь.

Чуть позже мы снова встречаемся в аквариуме в носовой части судна. Сюда мы селим рыб на время исследований. Их ловят большими сетями, как на рыбалке, после чего мы как можно быстрее сортируем их на конвейерах с водой и возвращаем в море всех, кто нам не нужен. Двум морским лисицам и одному гладкому скату пришлось несколько дней довольствоваться бассейном размером с детский «лягушатник», и наконец мы можем с ними попрощаться. Для этого на «Kleverig» есть специально оборудованный шлюз в аквариумном отсеке, который позволяет нам лишний раз не тащить крупных рыб по узким коридорам и крутым лестницам, пугая их при этом до смерти.

Ифа и я никогда не пропускаем этот момент. Сейчас мы уже наловчились и можем самостоятельно натягивать сети под поразительно бесстрашными скатами или злобными маленькими акулами, чтобы быстро перенести их из бассейнов к шлюзу.

– Такой гладкий