Она стала проводить в Хараре почти каждый выходной, уезжая с отбывающими гостями или, как они стали делать позже, просто выходила в переднюю дверь, где ее уже ждал «лэндровер» Бейнов. Надеж посылала за ней водителя — вопрос о том, чтобы добраться на автобусе, был совершенно неуместен. Она что же, сумасшедшая? «Нет, нет… я пошлю за тобой водителя. Нет, не будь глупой. В конце концов, ему за это платят, дорогая». Бекки умела уступать, к тому же с Надеж было бесполезно спорить. Та всегда добивалась своего.

Сначала ей нравилось это — чувство ожидания, когда же наконец водитель проедет Ломагунди-Роад, а потом повезет ее мимо университета, потом по Александровскому парку с его милыми английскими домиками, проедет трек, поднимется по Ган-Хилл и выедет на Борроудэйл-Драйв. Дома на этой улице буквально утопали в зелени деревьев и цветов невероятной красоты. Почти в каждом саду были бассейны; площадки для тенниса и полосы идеально постриженных лужаек. Названия были, естественно, английские — Гейблз; Авонли; Хай Хаус; Дэйлз. Теперь она знала их так же хорошо, как и деревья, обрамляющие поворот на ферму.

Люди, собиравшиеся у Бейнов, Бэкстеров или Роуеров — имена почти не менялись, — были странным сборищем отчаявшихся из-за своего возраста, профессии или темперамента, оказавшихся в одной компании по причине своего богатства, терпимости и белого цвета кожи. Единственными темнокожими в их обществе были слуги. Бекки однажды обратила внимание Генри на это. Он нетерпеливо покачал головой. Когда же она наконец поймет? Просто так всегда изначально было. Разве ферма чем-то отличалась? Бекки медленно кивнула. Они постоянно собираются у бассейнов ближе к вечеру, прежде всего женщины, устраиваясь лениво на солнце, подставляя ему лица и груди, поблескивающие от кокосового масла. Через некоторое время, словно по волшебству, рядом появляются бокалы с мартини, джином с тоником, блюда со сливами, оливами или солеными орешками. Служащие снуют взад и вперед, то принося полотенца, то забытые ненароком солнечные очки; свежие напитки, телефон шести или семи дамочкам, растянувшимся на солнце. Сначала Бекки неуютно чувствовала себя среди всего этого — лежа под солнцем едва ли не обнаженной, каждый раз бормоча «спасибо» парню, аккуратно ставившему напиток рядом с ней. Некоторые ребята — что ж, если честно, — были самые что ни на есть мужчины.

— Ты не чувствуешь себя немного… понимаешь, стесненной? — однажды спросила она Надеж. Надеж лежала на животе. Она лежала без верхней части купальника, а на ее загорелых округлых ягодицах виднелась лишь тонкая белая тесемка — кто-то недавно привез ей совершенно невидимый бикини из Рио. Она была без ума от него.

— Стесненной? С чего бы это? — пробормотала она из-под своей руки.

— Ну, знаешь… мы тут лежим полуголые, а слуги ходят мимо нас. Не знаю… но мне немного не по себе.

— О, ради бога. Мы их нисколько не интересуем. Мы для них не привлекательны, понимаешь?

— И ты в это веришь? — Бекки приподнялась на локте и взглянула на идеальные формы Надеж рядом с ней.

— Это так. Им нравятся… другие вещи. Ты видела их женщин?

— О, перестань, Надеж. Ты из Лондона. В смысле, наверное, ты немного отличаешься от англичан, выросших здесь, но ведь у тебя должны были быть друзья темнокожие или из Азии. Конечно.

— Ну, конечно, были. Но это было там. Дома все совершенно по-другому. Ты привыкнешь, вот увидишь. Я тоже находила подобные вещи немного странными, когда впервые вышла загорать, но так и есть — мы для них невидимы, кроме дня выдачи зарплаты. Тогда начинается нескончаемый поток жалостливых историй: одному денег занять надо, просит еще до следующей выплаты, другому домой надо ехать… бабушка, видите ли, умерла, и много всего другого. Это невыносимо.

Бекки ничего не ответила: ей было стыдно сказать правду. Что бы там Надеж ни говорила о местных женщинах, Бекки чувствовала, как накалялась атмосфера вокруг, когда они лежали у бассейнов. Это было видно по взглядам, которыми «ребята» обменивались каждый раз, когда одна из женщин переворачивалась на другую сторону, выставляя напоказ покрасневший живот и молочно-белые груди, потягиваясь за полотенцем или напитком; это было видно в манере Джозиана говорить «да, мадам» каждый раз, когда она просила его о чем-либо… это было повсюду. Но никто больше не замечал этого. Или, если даже и замечали, то старательно скрывали свои страхи. Она поймала себя на том, что снова мысленно говорит с Амбер. Если на свете и был человек, которому она могла рассказать свои подозрения, то это была Амбер. Она бы поняла. Но Бекки потеряла ее дружбу из-за своей глупости и трусости, и она не знала, как вернуть ее.

— Поразительно, не правда ли? — Это голос Гида вернул ее в настоящее. Она все еще стояла перед картиной.

— Она прекрасна.

— Ты не поверишь, сколько я за нее заплатил, — сказал Гид, закурив сигарету. — Взял ее почти даром. Честно, эти ребята… понятия не имели, что делают. А если бы он стал настоящим художником… ты представляешь? — Бекки посмотрела на него, прикусив губу. Господи, неужели в этих людях не осталось ничего человеческого?

— Где он рисует? — наконец спросила она.

Гид пожал плечами:

— Не знаю. Он брат человека, который работает на меня. Он однажды принес картину ко мне в офис, показать кому-то. Я увидел ее и, так, между прочим, решил купить ее. Цвета необычные. И я сразу же понял, что она отлично впишется в интерьер над камином.

— Гидеон, ты не мог бы узнать, где он работает? Этот брат твоего сотрудника. Мне хотелось бы встретиться с ним. И узнай, есть ли у него еще работы, — вдруг вырвалось у Бекки. Ей в голову вдруг пришла одна идея.

Гид рассеянно кивнул:

— Да, конечно… хотя сомневаюсь, что ты найдешь еще что-нибудь подобное. Понимаешь, у них с этим проблема. Они делают дело хорошо единожды, но повторить никогда не получается. Это что-то вроде…

— Это было бы чудесно, — перебила его Бекки. Она больше не могла это выслушивать. — Я загляну на неделе. Я позвоню предварительно, скажем, в среду.

Он кивнул, она повернулась и ушла. Когда она нашла Генри, он разговаривал с Кейт, высокой, хорошенькой брюнеткой. Она снова наблюдала, как Генри играл свою любимую роль — опытного гида по джунглям, — а лицо Кейт в ответ светилось участием и восхищением. Бекки покачала головой. Да что с этими людьми творится? Что особенного в том, чтобы отвезти и привезти обратно кучку переевших и переплативших туристов в деревню, о существовании которой они даже не знали, чтобы посмотреть на животных, которые в любом другом подобном месте съели бы их заживо? Генри считал себя каким-то современным героем, африканским Индианой Джонсом с широкополой шляпой и в твидовых брюках. Что за бред. Правда-то вся в том, что Генри был чуть-чуть больше, чем прославленный садовник. Это Джок возил туристов в самую гущу джунглей; это он прокрадывался мимо львов и слонов с единственным ножом для обороны. И именно Джок сплавлялся вниз по Замбези, заполоненной крокодилами и гиппопотамами, снующими рядом с его каноэ — а не Генри. Она заметила, как он нахмурился, когда она приблизилась. Она знала, что он ненавидел, когда его ловили на лжи, и что именно она могла это сделать. Большинство людей на этих вечеринках скорее руку себе отрежут, чем сядут в каноэ и пустятся по реке, полной крокодилов, или будут спать в палатке. Только в этом, похоже, она была с ними солидарна. Бекки терпеть не могла джунгли и все, что с ними было связано. Ей больше нравилась городская толпа, а когда «лэндровер» поворачивал на Борроудэйл-Драйв, она вообще считала себя в раю. Она до сих пор помнила тот взрыв смеха, когда на первом ее вечере среди них она сказала, что ничего не доставляет большего удовольствия, чем открыть шкаф или ящик с полной уверенностью, что оттуда не выползет ничего неожиданного.