бы стихийное народное движение. Но тут у деятелей не оказалось единодушия. В то время как стоявшая бли­же к народу интеллигенция и часть прессы (еженедельник «Рас­свет») неустанно требовали организации переселения как важней­шей задачи момента, еврейская олигархия в Петербурге боялась, что ее обвинят в «нелояльности», в недостаточной привязанности к России, если она окажет деятельную поддержку эмиграции. Дру­гие усматривали в поощрении массовой эмиграция как бы уступ­ку правительству Игнатьева, косвенный отказ от борьбы за равно­правие в самой России (органом этой группы был «Восход»). К вес­не 1882 г. вопрос об организации переселения настолько назрел, что пришлось созвать в Петербурге съезд провинциальных деяте­лей для его обсуждения. Но не успели еще съехаться в столицу де­легаты, как на юге опять показалось зловещее зарево: вспыхнул страшный погром в Балте, большой еврейской общине в Подолии, где незадолго до катастрофы образовался переселенческий кружок.

С половины марта в Балте и ее районе носились упорные слухи о готовящихся погромах. Когда евреи заявили о своих опасениях балтскому полицеймейстеру, они получили от него двусмысленный ответ. В городе, где еврейское население втрое превышало христиан­ское, нетрудно было устроить самооборону, но жители знали, что такая организация строго запрещена начальством, и пришлось огра­ничиться тайным уговором между некоторыми семействами — по­стоять друг за друга в минуту опасности. На второй день русской Пасхи и седьмой день еврейской, 29 марта, начался жестокий погром, в котором уже открыто участвовали местные власти. О нем сообща­ются следующие подробности в неопубликованной записке, состав­ленной на основании специального расследования (в газетах цензу­ра не давала писать всю правду): «В начале погрома сбежавшиеся евреи заставили шайку буянов отступить и укрыться в здании по­жарной команды, но с появлением полиции и солдат буйствую­щие вышли из своего убежища. Вместо того чтобы разогнать эту шайку, полиция и войско стали бить евреев прикладами и саблями. В этот момент кто-то ударил в набат, на колокольный звон стала стекаться городская чернь. Опасаясь, что в этой части города она будет подавлена численностью еврейского населения, толпа напра­вилась через мост на так называемую Турецкую сторону, где живет меньше евреев. Толпу сопровождали полицеймейстер, городской го­лова и часть солдат местного батальона. Турецкая сторона была раз­громлена в течение 3-4 часов, так что к первому часу ночи грабите­лям уж нечего было там делать. В ночь полиция и военные власти арестовали 24 грабителей и далеко большее число евреев — пос­ледних за то, что они осмелились стоять при своих квартирах. На следующее утро христиан освободили, и они усилили собою ряды грабителей, а евреев продержали под арестом два дня... На дру­гой день, 30 марта, с 4-х часов утра стало стекаться в город мно­жество крестьян, вызванных исправником из соседних сел, числом около 5000 человек, вооруженных дрючками. С прибытием крес­тьян к собору стали стекаться массы местной черни и около 8 ча­сов утра начали давать сигналы к возобновлению погрома. Толпа бросилась на близстоящий склад питей, разбила его, напилась там вдоволь водкой и пошла бить и грабить при содействии вызван­ных исправником крестьян, а также солдат и полицейских. Тут-то разыгрались те страшные, дикие сцены убийства, насилия и гра­бежа, описание которых в газетах есть только бледная тень дей­ствительности».

Об этих «диких сценах», о которых тогдашняя цензура запре­щала печатать, узнали только из позднейших судебных отчетов. Кро­ме разрушения 1250 домов и магазинов, уничтожения или разграб­ления имущества и товаров («Все состоятельные люди преврати­лись в нищих, пущено по миру не менее 15 000 человек», — изве­щал местный раввин), в Балте убивали, увечили людей и насило­вали женщин. Было убито и тяжело ранено 40 евреев, легко ране­но около 170; случаев изнасилования женщин было больше 20. Погром прекратился лишь на третий день, когда в Балту приехал подольский губернатор. Тотчас обнаружилось, что местные влас­ти были прямо или косвенно причастны к погрому, но губернатор старался выгородить своих подчиненных. Многих арестованных погромщиков скоро выпустили из тюрьмы, так как они грозили в противном случае назвать имена подстрекателей из администрации и представителей русского общества. Балтский погром вызвал толь­ко слабое подражание в соседних местах, в некоторых городах По­дольской и Херсонской губерний (Летичев, Дубоссары и др.). Вооб­ще весенняя погромная кампания 1882 года охватила небольшой рай­он, но по жестокости превзошла кампанию 1881 года: деяния Балты являлись уже солидным задатком на позднейшие ужасы Кишинева и октябрьских погромов 1905 года.

Под свежим впечатлением балтского погрома заседал в Петер­бурге от 8 до 27 апреля съезд делегатов еврейских общин, созванный Горацием Гинцбургом с разрешения министра Игнатьева. В состав съезда вошли около 25 делегатов из провинции (между ними извест­ный окулист Макс Мандельштам из Киева и рабби Ицхак-Элханан из Ковны) и 15 нотаблей петербургских (барон Гинцбург, железно­дорожный финансист С. Поляков, профессор-физиолог Н. Бакст и др.). Главное место в программе съезда занимал вопрос об эмигра­ции, но в связи с ним развернулись прения об общем положении на­рода. Смесь глубокой национальной скорби и гражданского мало­душия проявилась на этом маленьком конгрессе. С одной стороны, говорились такие волнующие речи о безвыходном положении евре­ев, что один из делегатов (Шмерлинг из Могилева) по окончании своей речи упал в обморок и через несколько часов умер. С другой стороны, наиболее влиятельные столичные делегаты трусливо ози­рались в сторону правительства, опасаясь, как бы не возбудить по­дозрения в недостатке патриотизма. Некоторые видели в эмиграции непозволительную форму протеста, «бунт», и оставались на этой точ­ке зрения даже после того, как от имени министра внутренних дел было сообщено, что съезд должен обсудить вопрос: как «разредить еврейское население в черте его оседлости, имея в виду, что во внут­ренние губернии России евреи допущены не будут». Крайний сер­вилизм проявился в речи финансиста Полякова, который заявил, что работа съезда будет бесплодна, если она не будет вестись «на основании инструкции от правительства». Поляков сообщил съез­ду, что в беседе с Игнатьевым он выразил свой русский патрио­тизм в следующей фразе: «Поощрение эмиграции евреев из Рос­сии является как бы подстрекательством к бунту, ибо для русских граждан эмиграция не существует»; на вопрос же министра, как разредить еврейское население «черты оседлости», Поляков ответил:

«Расселением по России», но министр заявил, что он мог бы дозво­лить переселение только в Среднюю Азию, в новозавоеванный оазис Ахал-Теке. И услужливый финансист рекомендовал съезду серьезно обсудить предложение Игнатьева. Против этого проекта горячо вы­сказались доктор Мандельштам и некоторые другие делегаты, как против «ссылки в отдаленные места», приравнивающей евреев к пре­ступникам.

После продолжительных дебатов были приняты следующие ре­золюции: 1) совершенно отвергнуть мысль об устройстве эмиграции, как противоречащую достоинству русского государства (!) и ис­торически приобретенным евреями правам на