К сегодняшнему заседанию кружка следовало ознакомиться со стенограммой судебного заседания, в котором слушалось дело Веры Засулич, стрелявшей в градоначальника Трепова за то, что он позволил себе дать указание высечь розгами заключенного Боголюбова. С самим Боголюбовым подсудимая знакома не была, но факт унизительного, оскорбительного и абсолютно незаконного наказания тревожил ее душу, как тревожило и отсутствие реакции общества на эту вопиющую несправедливость. Трепову, по слухам – внебрачному сыну германского императора, многое сходило с рук, сошло бы и это, если бы не вмешалась молодая женщина по имени Вера Засулич.

На занятия явились только трое студентов, но Павел Николаевич был доволен и предвкушал яркую дискуссию: все трое держались обычно разных точек зрения и яростно отстаивали их, прибегая к весьма занятным и порой неожиданным аргументам. Этих троих студентов профессор Гнедич любил и выделял особо, они всегда приходили на заседания кружка хорошо подготовленными и относились к своей будущей профессии очень серьезно.

Все получилось, как Гнедич и ожидал: Веселаго, с мрачными сверкающими глазами под насупленными густыми бровями, считал оправдание Веры Засулич заслуженным торжеством революционной идеологии. Глядя на него, Гнедич всегда с трудом сдерживал улыбку – настолько облик этого горячего молодого человека совпадал с расхожим образом революционера-разночинца.

Студент Первозванский, сын священника, крепкий, основательно-спокойный, чем-то очень напоминавший Гнедичу его племянника Игнатия, считал, что оправдательный вердикт несправедлив, потому что Засулич же действительно стреляла и не отрицает этого, а людей убивать нельзя. В своем выступлении в качестве аргумента он ссылался на позицию известного публициста Каткова, который к этому времени разочаровался в суде присяжных и перешел в лагерь его противников.

Третий студент, Жулевич, взрывной и эмоциональный, в основном поддерживал Веселаго, однако главным нападкам подверг именно Каткова за изменение позиции, называя его предателем и ренегатом, который примазывается к позиции власти, чтобы обезопасить себя.

Павел Николаевич, как обычно, старался не навязывать собственную позицию и только руководил обсуждением и пытался приводить аргументы, которые заставят студентов мыслить не так узко и категорично.

– Господину Каткову всегда нравились оправдательные приговоры! Почему же сейчас он переменил свои взгляды? – бушевал Жулевич. – Не буду голословным, сошлюсь на его статьи, вот у меня и конспект написан специально. Десять лет назад в своих обзорах по делу Улицкой, по делу Бильбасова и в ряде других он пишет, что внутренняя логика оправдательных приговоров не вызывает нареканий. Это дословная цитата. А в нынешнем году тот же господин называет оправдательный приговор по делу Веры Засулич скандалом и первоапрельской шуткой. А все исключительно оттого, что нашему правительству оправдательные приговоры не нравятся, как не нравятся и гражданские права и свободы! А господин Катков и рад стараться, правительству прислуживать.

Именно для того Павел Николаевич Гнедич и организовал свой кружок, вспомнив о данном когда-то совете Владимира Даниловича Спасовича, чтобы не закрепилась в умах будущих юристов дурная привычка вырывать фразу или даже слово из контекста и оборачивать в выгодную для себя сторону. Прием, конечно, эффектный и даже часто бывает эффективным в осуществлении защиты, но лишь при условии невнимательности суда и лености обвинителя, в противном же случае применивший данный прием адвокат рискует и дело провалить, и репутацию себе испортить. Попытки поступать подобным образом следовало, по мнению профессора Гнедича, пресекать уже в студенчестве.

– Позволю себе напомнить всем собравшимся, – заговорил Павел Николаевич, жестом остановив разошедшегося Жулевича, – что позиция господина Каткова менялась постепенно и вовсе не в связи с его приверженностью властям. Если уж зашла речь об обращении к первоисточникам для прояснения взглядов господина Каткова, то замечу, что четыре года назад он, вслед за нашими известными юристами и общественными деятелями – господами Кони и Головачевым, – критиковал работу комиссий по составлению списков присяжных и отмечал, что это важное дело исполняется крайне небрежно, что приводит к ухудшению состава присяжных. Земские комиссии выполняют свою задачу формально и неаккуратно, не соблюдают установленные сроки, не оповещают вовремя местных жителей, дабы дать им возможность своевременно ознакомиться со списком кандидатов. Иными словами, воплощение закона в жизнь, а именно то, что мы называем практикой правоприменения, дало основания сомневаться в эффективности самого закона, а вовсе не страх перед властями и не желание угодить правительству. А годом ранее господин Катков весьма убедительно писал о неравенстве сил обвинения и защиты в суде присяжных, вполне справедливо отмечая, что сторона защиты лучше владеет словом и искуснее группирует факты. Кто из вас помнит его статью «Значение предварительного следствия для правильного судебного решения»? И в том же году им написана и опубликована статья «Возмутительное оправдание матереубийцы Трофима Иванова», из которой мы ясно можем видеть нарастающее разочарование автора и крепнущее его убеждение в том, что суд присяжных в очень многих случаях выносил слишком мягкие вердикты, не соответствующие тяжести совершенных преступлений. Как можно понять, для перемены точки зрения у господина Каткова основания были более чем веские, и я не взял бы на себя смелость утверждать, что изменение это вызвано одним лишь стремлением угодить высшим чиновникам и в первую очередь министрам юстиции и внутренних дел.

– Ничего подобного, – резко возразил Жулевич, – Катков – ренегат и предатель идеалов истинной демократии! С самого начала он много говорил об общественной силе суда присяжных и ее влиянии на народную жизнь. На народную, я подчеркиваю эти слова. А теперь что он пишет? Что присяжные заседатели из крестьян и из низших рабочих сословий должны быть исключением, так как основная часть их безграмотна, законов не знает и вообще мало что понимает в доводах обвинения и защиты. Эти слова принижают народ, низводят его до уровня тупого скота. Разве такая позиция может вызывать уважение? Господин Катков – апологет дворянства! На это и господин Кони указывает, когда пишет, что, в отличие от дворянского и купеческого сословия, крестьяне выполняют свой гражданский долг в суде добросовестно!

Обычно мрачное лицо Веселаго искривилось в зловещей ухмылке.

– Господин Кони? Ты, Жулевич, на Кони ссылаешься? Да председатель суда Кони назвал оправдание Веры Засулич роковым для суда присяжных, он был в ужасе от вердикта! От этого справедливейшего и потому неизбежного вердикта! Господин Кони никак не может быть авторитетом в данном вопросе.

– А я понимаю чувства Анатолия Федоровича Кони, – негромким, но очень твердым голосом вмешался Первозванский, – ведь Засулич судили за покушение на убийство, в котором не было никаких сомнений. И ее признание было, и свидетели. Не понимаю, как можно было при таких неопровержимых доказательствах вынести оправдательный вердикт? Если подсудимый виновен – он должен понести наказание.

Темные глаза Веселаго метали громы и молнии.