– Вот как? – искренне изумился Гнедич. – А с виду кажется, что заклятые враги.

– Так именно, что только с виду. На самом деле Ксенофонтов Нине все время материал для фельетонов подбрасывает о бедственном положении рабочих и их здоровье. А на людях делают вид, что в конфронтации.

– Так кто же виноват, Раевский? – послышался высокий, слегка дребезжащий тенорок Ксенофонтова. – Ты вопрос поставил, стало быть, у тебя и ответ есть.

Кто виноват? Павлу Гнедичу и самому хотелось бы это понять. Да и уместно ли в этой непростой истории говорить о чьей-то вине?

История действительно началась именно так, как сказал Игнатий: с прокламаций, автор которых, недоучившийся бывший студент Технологического института Гончаров, был довольно быстро найден и арестован. При аресте молодой человек во всем сознался и сказал, что находился в тяжелом душевном состоянии, вызванном разладом с женой. Жена арестованного, Прасковья Гончарова, обратилась к своему знакомому Александру Жохову, служившему в Первом департаменте Сената и активно занимавшемуся журналистикой, с просьбой помочь найти защитника для мужа. И не просто защитника, а такого, который разделял бы революционный настрой и готов был перевести процесс в плоскость политики, что даст возможность свидетелям на суде громко и открыто пропагандировать идеи социализма. Почему выбор Жохова пал на молодого Евгения Утина – неизвестно. Теперь, когда невозможно спросить у самого Жохова, можно строить какие угодно догадки. Вполне возможно, студент Карабчевский не ошибался в своих предположениях, и решающую роль в выборе адвоката сыграло именно родство с Николаем Утиным, одним из создателей «Молодой эмиграции». Но теперь уж остается только предположения строить…

Прасковья Гончарова и Александр Жохов настоятельно требовали от адвоката, чтобы он избрал ту линию защиты, которую они предлагали. Однако присяжный поверенный Евгений Утин их мнения не разделял. И отправился за консультацией к председателю Петербургского совета присяжных поверенных, уважаемому видному юристу Арсеньеву. Выслушав доводы молодого коллеги, Арсеньев полностью согласился с ним: ни в коем случае нельзя идти на поводу у тех, кто хочет затеять политический процесс, ибо это повредит интересам подсудимого и приведет к признанию его виновным в более тяжком преступлении, что, само собой, повлечет назначение и более сурового наказания. Сам же Гончаров, словно позабыв о данных в момент ареста показаниях, тоже начал настаивать на политическом аспекте деяния. Давление на Утина было сильнейшим, но он все же держался на суде той линии защиты, которую считал наиболее правильной для соблюдения интересов своего клиента. Он искренне не понимал, почему жена подсудимого и ее друг пытаются сделать все, чтобы несчастного Гончарова приговорили к каторжным работам на много лет. И недоумением своим адвокат поделился с несколькими знакомыми. Ходили даже слухи о том, что Прасковья Гончарова «преследовала в плане защиты свои личные виды», желая избавиться от опостылевшего мужа, и имя ее нового любовника тоже мелькало в сплетнях: Александр Жохов. Правда это или нет – достоверно никто не знал, но нельзя было не признать, что основания для подобных домыслов все же существовали.

В самом скором времени до Жохова дошли разговоры о том, что Евгений Утин высказывается о нем неодобрительно. Жохов счел себя оскорбленным и вызвал Утина на дуэль. Секунданты с обеих сторон предпринимали титанические усилия к тому, чтобы дуэль не состоялась, но потерпели полное фиаско. В назначенный день, в мае 1872 года, дуэлянты сошлись, и Александр Жохов был смертельно ранен. Против Евгения Утина возбудили судебное преследование – дуэли запрещены. Защитником Утина на суде выступил Владимир Данилович Спасович, старавшийся убедить присяжных в том, что его подзащитный не имел никакого другого выхода, кроме как принять вызов и выйти к барьеру, а вот основания для вызвавшего его Жохова считать себя оскорбленным выглядят более чем сомнительно. В зале судебного заседания, состоявшегося спустя три месяца после трагедии, Прасковья Гончарова попыталась застрелить Утина, которого считала виновником всех своих несчастий, но была остановлена, после чего, не выдержав позора, покончила с собой. Признанный виновным Утин отсидел шесть месяцев в тюрьме и вернулся к адвокатской практике. Его снова пытались застрелить, на этот раз Александра Лаврова, младшая сестра Прасковьи, неудачно – она промахнулась, и снова за этим последовало самоубийство. В одной газетной статье было описано надгробие на могиле сестер: «Памятник – просто камень, заказанный псковским помещиком Семеном Егоровичем Лавровым для общей могилы погибших от самоубийства дочерей его: Прасковьи Семеновны Гончаровой, не перенесшей смерти любимого ею Жохова, и Александры Семеновны Лавровой, лишившей себя жизни вслед за неудавшейся попыткой отомстить господину Утину за смерть любимой сестры». Выходит, разговоры о романе Гончаровой и Жохова были не совсем уж пустыми…

Такое обычное начало – и такой страшный финал… Как разобраться, кто виноват? Разве можно взять на себя смелость судить? А вот у Игнатия, похоже, смелости достанет.

С противоположной стороны сада, от ворот, донеслись звуки подъехавшей коляски: вернулся Николай. Действительно, старший племянник вскоре появился в беседке, невольно прервав оживленный разговор.

– Как спектакль? – спросил Игнатий. – Доволен? Что давали?

Николай поморщился.

– Премьера «Снегурочки», текст Островского, музыка Чайковского. Бенефис Живокини. Музыка прелестная, спору нет, но исполнение ниже всякой критики. Впрочем, бенефициант был вполне хорош, и женские партии удались, а вот мужские весьма дурны оказались. Додонов был явно не в голосе, а Музиль – так просто ужасен, кажется, он и вовсе петь не умеет.

– Я слышал, спектакль длинный, часов пять идет, неужели уже закончился? – спросил кто-то из присутствующих.

– Мы уехали после третьего акта, – ответил Николай Раевский. – Музыка, бесспорно, хороша, но все остальное невыносимо скучно. Впрочем, не стану попусту злословить, завтра вы все прочтете в газетах, я видел в зале множество критиков, а они уж своего не упустят. У вас такой оживленный спор шел, пока я вас не прервал. О чем?

Мгновенно наступила тишина. Гнедич подумал, что, вероятно, собравшиеся здесь молодые люди не знают, как разумнее повести себя в присутствии прокурора. Двое гостей из числа тех, что сидели на лавках, вскочили, чтобы уступить место Николаю Владимировичу Раевскому.

Однако пауза длилась всего несколько секунд. Ее прервал мягкий звучный голос Игнатия, неторопливо и без малейшего смущения проговорившего:

– Мы пытаемся выяснить, кто более виноват в деле Утина и Жохова. Есть мнение, что виноват Александр Жохов, поскольку ошибся в выборе адвоката. Но есть и мнение, что виноват адвокат Утин, потому что должен был следовать той линии защиты, какую выбрал сам подсудимый Гончаров. Если б Утина назначили на это дело, тогда он волен вести защиту, как ему вздумается. А уж коль его пригласили, то он обязан был придерживаться линии защиты, угодной его клиенту. Есть и третья точка зрения: виноват тот, кто передал Жохову, что Утин неблагоприятно отзывается о нем, с чего и началась вся эта дуэльная история. Хотелось бы услышать и твое просвещенное мнение как прокурорского, мы ведь судим как простые обыватели, сегодня среди нас всего два юриста, да и то один из них – студент. А дядюшка наш, как тебе известно, в спорах участия не принимает никогда, хотя с интересом слушает наши словопрения. Да ты присядь, Николай, чаю вот выпей, пока самовар горячий, пирогов поешь.