Изумлению Раевского не было предела. Через несколько минут разговора такое же изумление, только смешанное с гневом, обрушилось и на домовладельца. Мужчины, перейдя из спальни Анны в гостиную, продолжили разговор довольно громко, чем разбудили спавшую в передней кухарку. Та, услышав несколько реплик, быстро сообразила, о чем идет речь, и решила, по-видимому, открыть любовникам-соперникам глаза на их пассию. Тут и выяснилось, что Анна регулярно посылала прислугу в лавку за бычьей кровью, чтобы с ее помощью изображать «кровотечение из легких».

Оглушенный открывшими обстоятельствами, Николай Раевский покинул дом Эппельбаума, чтобы никогда более туда не возвращаться.

– Я думал, вы просто расстались, по обоюдному согласию, – покачал головой Павел Николаевич. – Признаюсь, не заметил тогда, что тебе было как-то особенно тяжело. Ты ничего не рассказывал, и вскоре у тебя появилась другая дама сердца…

– Ах, дядя, в тот момент мне было не до переживаний – много хлопот по службе. Да и рад я был, положа руку на сердце. Даже облегчение испытал, когда все так повернулось. Жениться я не собирался, а свежесть чувств уже была утрачена. Только ее болезнь меня и удерживала, я ведь пообещал, что буду ей опорой, пока мы вместе. А уж когда выяснилось, что болезнь искусственная, так я мигом все прекратил. Вам же ничего не рассказывал, чтобы не выглядеть в ваших глазах смешным и жалким. Мало того, что жена бросила и с любовником укатила, так еще и это…

– Но почему сейчас это тебя так расстраивает? Ведь много месяцев прошло, – заметил Гнедич. – Что случилось в последние дни, из-за чего ты так переживаешь?

Николай долго молча стоял у окна, отвернувшись от Павла Николаевича и ссутулив плечи.

– Мне принесли документы на изучение. Анна застрелила Эппельбаума, – наконец глухо произнес он.

– Боже мой! Это достоверно известно? Не может быть ошибки?

– Никакой ошибки. Все точно. Следствие проведено по всем правилам, и дело готово для передачи в суд. Более того, вскрылись и другие ужасные подробности. Анна лгала всем и всегда, она обманывала не только меня, но и Эппельбаума, а возможно, и многих других. Она – дочь мелкого чиновника из Астрахани, никакого отношения к роду Орбелиани не имеющая. Ее настоящая фамилия – Рыбакова. В Смольном институте она не училась, экзамена на звание домашней учительницы не держала. Паспорт ее действительно выдан в Тифлисе, и там записано право проживать в любом городе Российской империи, это, пожалуй, единственное, что есть правдивого в этой лживой женщине. В Москву она приехала уже в тягости, родила девочку и отдала ее в приют. Вскоре после этого познакомилась со мной. Несчастный Эппельбаум настолько подпал под влияние ее чар, что не оставил ее даже после той ночи, когда мы с ним объяснились. Правда, у него хватало ума не венчаться с ней, но и расстаться с Анной он сил в себе не находил. А ей непременно хотелось венчания и официального замужества, и она всеми силами вымогала у Антона принять такое решение. То, что она предприняла во имя достижения своей цели, не поддается никакому разумному объяснению.

Николай снова умолк и уставился в темноту за окном. Гнедич терпеливо ждал продолжения.

– Она, видите ли, дядя Поль, взяла себе в рассуждение, что если человека невозможно склонить к чему-то страстью, то возможно сделать это при помощи жалости и сочувствия. В первый раз, когда Анна симулировала чахотку, у нее ничего не получилось. Но она не оставила попыток. Однако теперь она задумала поистине немыслимое. Анна посетила приют, куда отдала дочь, убедилась, что ребенок здоров, после чего отправилась в больницу, где содержатся приютские дети, и выспросила у сестер милосердия, кто из младенцев женского пола совсем плох и дольше двух-трех недель не протянет. Ей указали на смертельно больную девочку подходящего возраста, Анне не стоило большого труда договориться, чтобы ребенка отдали ей. Эппельбауму же она призналась, что еще до знакомства с ним, в Тифлисе, была влюблена в какого-то князя, скоропостижно скончавшегося, и ей, чтобы избежать позора и осуждения тифлисского общества, пришлось уехать в Москву, нося в своем чреве плод тайной любви. Ребенка Анна родила уже в Москве и оставила в приюте. Девочку она якобы постоянно навещала, а теперь, когда выяснилось, что малышка неизлечимо больна и дни ее сочтены, она хотела бы, чтобы остаток своей несчастной жизни ребенок провел рядом с матерью, в любви и заботе. Эппельбаум, добрая душа, поверил в эти сказки и согласился. Таким образом, совершенно чужой, смертельно больной ребенок появился в доме Эппельбаума под видом ребенка Анны. Через две недели малышка умерла, как и предсказывали врачи. Но за эти две недели Анна сумела обмануть еще кого-то, кто помог ей достать из приюта подлинные документы ее дочери.

– Зачем? – удивился Павел Николаевич. – То, что ты рассказываешь, и в самом деле отвратительно, но я не понимаю, какой расчет за этим может стоять. Пока что все выглядит просто как набор чрезвычайно необдуманных, каких-то даже истерических поступков. Да вполне ли здорова эта девица?

– Вполне, – горько усмехнулся Николай. – Эппельбаум принял деятельное участие в похоронах малышки и оплакивал ее вместе с Анной. Разве мог он покинуть женщину, только что потерявшую единственного ребенка, который умер у нее на руках? Общее горе сближает. По крайней мере, так рассуждала моя бывшая любовница Анна Рыбакова, похоронив чужого ребенка под именем собственной дочери.

– И что же было дальше?

– Эппельбаум все равно не собирался жениться на Анне, хотя и очень жалел ее. А тут объявился его родственник, поставивший Антону в вину, что тот проматывает состояние своих сестер на непотребную женщину. Родственник уговаривал Антона уехать с ним, и Антон согласился. Когда Анна об этом узнала, то застрелила Эппельбаума. Ее отдают под суд. Слава богу, что моего имени никто не назвал. Подумать только! Я был совсем рядом со всей этой низостью, с этой гадостью и ничего не заметил! Боже, как я был слеп и глуп! Но даже не это меня приводит в такое отчаяние… Дядя Поль, я чувствую себя грязным, замаранным.

– Игнатий знает? – спросил Павел Николаевич.

Николай угрюмо кивнул.

– Я вчера еще сказал ему. Вы же знаете, как мы близки. У меня от брата никогда тайн не было.

– И что же? Утешил он тебя? Успокоил?

– Ах, если бы… Это его неискоренимое стремление во всем докопаться до первопричины и непременно найти виноватого… Теперь жалею, что поделился с ним. Только хуже сам себе сделал. Игнатий считает, что я должен забрать несчастную малышку, дочь Анны, из приюта и взять ее на воспитание.

– Вот даже как? – удивился Гнедич.

Впрочем, удивление его было скорее наигранным. Хорошо зная младшего племянника и представляя путь его мысли, он уже и ожидал чего-то подобного. У Игнатия Раевского мышление истинно медицинское, он сперва ищет первопричину, а затем только принимается лечить симптомы. Именно такое мышление и пытается внедрить в умы юристов Владимир Данилович Спасович, однако пока еще безрезультатно: в судах более склонны оценивать именно последствия, то есть симптомы, и не вникать в первопричины.