Баронесса Елизавета Шувалова-фон Гольбах. Лиза. Лизанька, которую он так и не смог ни забыть, ни разлюбить. Да он и не старался. Женщины проходили через жизнь Павла Гнедича, но не через его сердце. Тоску по Лизе и несвершившуюся любовь к ней князь расценивал как часть собственной пожизненной каторги, как свое наказание, избежать которого у него и в мыслях не было. Каждый грех должен быть оплачен карой.

Он аккуратно сложил письмо, спрятал в карман, взял перо и бумагу и написал племяннику записку, в которой отменял сделанное накануне приглашение в ресторан к Тестову «на знаменитых поросят под хреном». «Пообедаем дома, проведем приятный тихий вечер, – писал он, – душевных сил осталось так мало, что, боюсь, на людях окончательно расклеюсь. Дети будут рады». Отправив записку с посыльным, Гнедич отправился домой.

* * *

– Ах, батюшка-барин, – захлопотал, увидев хозяина, Афанасий, – вас к обеду-то и не ждали, вы ж с утра еще упредили, что с молодым барином к Тестову обедать пойдете. Повар и не готовил ничего, а Ульяна сготовила только детское и людское… Сейчас скажу, чтобы гнали девку в лавки за продуктами. А молодого барина ждать? Или обед на вас только одного?

Проворный энергичный Афанасий был лакеем, как говорится, «за все»: слугой, камердинером, экономом и управляющим в одном лице. Князь по-прежнему не желал иметь большое число прислуги, несмотря на то что теперь вместе с ним в их родовом гнезде живет Николай Раевский с дочерью Екатериной и воспитанницей Александрой, взятой из приюта. А стало быть, в доме появились и слуги Раевского, после к ним добавились и няня маленькой Саши, и гувернантка Кати. Пришлось брать в дом и постоянную прачку, хотя прежде Гнедич вполне довольствовался услугами приходящей, а также, по настоянию племянника, рассчитать прежнюю кухарку и нанять вместо нее повара, готовившего для хозяев и гостей, и «черную» кухарку для приготовления еды детям, работникам и прислуге. Павел Николаевич поворчал, но вынужден был согласиться: если профессор университета мог позволить себе вести уединенный образ жизни, то товарищ прокурора Московского судебного округа никак не мог избежать званых обедов и товарищеских ужинов, а также детских праздников в честь дней рождения девочек. Холодный флигель во дворе скромной усадьбы, использовавшийся до этого как складское помещение для всякой хозяйственной утвари, пришлось переоборудовать и отремонтировать, чтобы переселить в него часть прислуги, нянек и гувернантку. В былые времена, еще при Аполлинарии Феоктистовне, вся прислуга численностью около двадцати человек жила в доме, спали в передней, на кухне и в лакейской, потом, когда Гнедич остался один, меньше стало и прислуги, во флигеле надобности по-прежнему не было, а с возвращением в Москву Николая и с появлением детей и новых слуг Павел Николаевич с удивлением ощутил, что густонаселенность людских помещений вызывает у него необъяснимое раздражение. И он, сторонник всяческой экономии и скромности в тратах, сам настоял, чтобы флигель привели в порядок и сделали его жилым.

Из залы доносились неуверенные звуки рояля, в которых при некотором воображении можно было распознать ноктюрн Глинки – вещь модную для исполнения девицами, увлекающимися домашним музицированием. Павел Николаевич направился туда, где шел урок музыки.

Гувернантка, услышав его шаги, немедленно вскочила и сделала изящный поклон:

– Ваше сиятельство!

Катя тут же выбежала из-за рояля и бросилась к Гнедичу. В розовом платьице из репса она была бы похожа на куколку, однако отделка из черной тесьмы придавала ребенку вид серьезности и даже некоторой строгости.

– Дядечка любимый пришел! А мы вас не ждали так рано… А папенька тоже рано придет? – захлебываясь, верещала девочка, крепко обнимая его и прижимаясь нежной бело-розовой щечкой к грубоватому сукну пиджака.

– Мадемуазель, – строго одернула ее гувернантка, говорящая на безупречном французском, и тут же перешла на английский: – Мисс Раевская, вы взрослая девица, не подобает вести себя как дитя. Будьте любезны, вернитесь к роялю, и продолжим урок.

– Но у меня не получается! – с досадой воскликнула Катя и потянула Гнедича за руку. – Вот подите сюда, дядечка Поль, взгляните сами, как же это можно сыграть? Вот видите, тут в нотах прописан аккорд «ля-бемоль – ми-бемоль – до», у меня руки не хватает эти ноты одновременно взять.

Она поставила на ля-бемоль мизинчик, с трудом дотянулась средним пальцем до ми-бемоль, и стало видно, что до клавиши «до» ей никак не достать. Ручки у девятилетней Катеньки и впрямь были маловаты для такого аккорда.

– Я уже показывала, мадемуазель, что ноты в этом случае нужно брать в быстрой последовательности, вот так. – Гувернантка уверенно прикоснулась к клавишам, и из-под ее умелых пальцев звуки рассыпались, словно жемчуг по бархату. – У мсье Глинки тоже кисти рук были маленькими, однако же он не только сочинил эту музыку, но и блистательно исполнял ее. Вам не следует лениться, мадемуазель Катрин, во второй части ноктюрна аккорды еще более сложные, и без этой техники вам никак не обойтись. Продолжим. Возьмите аккорд так, как я показала, десять раз.

– Но я все равно не смогу сыграть так, как вы, – уныло произнесла Катя. – Никогда не смогу. Пожалуйста, мадемуазель Лансе, можно я буду разучивать другую пьесу? Вы вчера играли прелестную сонату Моцарта, я бы справилась с ней.

– Это слишком легко для вас, – твердо ответила гувернантка. – Но, разумеется, если его сиятельство ваш отец или его сиятельство Павел Николаевич настаивают…

– Нет-нет, – поспешно откликнулся Гнедич. – Вам доверено воспитание Катеньки, и вмешиваться я не вправе. Занимайтесь. Не стану мешать.

Наклонившись, он поцеловал девочку в макушку и отправился в свой кабинет. Как жаль, что сестра Варенька не дожила, скончалась два года назад, а вслед за ней буквально через несколько месяцев ушел и ее любящий муж. Не успели они порадоваться тому, как растет их внучка. Теперь в Вершинском живет одна из сестер Николая со своим семейством и двумя одинокими дальними родственницами. Там же подолгу пребывает и жена Игнатия с детьми: у Надежды слабое здоровье и жизнь на свежем воздухе ей полезнее, чем в уездном провинциальном городе. Первенец Игнатия, Александр, – ровесник Катеньки, надо бы поставить вопрос о том, чтобы забрать его в Москву, перевести в хорошую гимназию, подготовить к поступлению в университет. Конечно, Игнатий и в особенности его жена Надежда воспротивятся тому, чтобы мальчика оторвать от матери, но можно ведь и Надежду поселить здесь. А со временем, Бог даст, и здоровье Надежды поправится, и Игнатий получит перевод по службе или вовсе оставит ее и займется частной практикой, вернется в Москву.

Дневник Кюхельбекера меня отрезвил. Я никогда не мог до конца понять, для чего люди пишут дневники. Нет, неточно я выразился…

Есть «Дневник писателя», который пишется Достоевским и регулярно публикуется, но эти записки предназначены именно для того, чтобы поговорить о животрепещущем, о происходящем ежедневно и чтобы показать, как это ежедневное выглядит в глазах такого писателя, как Ф.М. В таком дневнике нет ничего действительно интимного, домашнего, глубоко личного, в нем нет воспоминаний и неупорядоченного течения мысли, ибо он является, по сути, литературным произведением и создается специально с целью сделаться публичным.