уже давно, но его могучий дух витал над этими представлениями. Я вспоминаю о нем, прогуливаясь по садам, окружающим театр в Байрейте, где познакомился с ним в 1861 году. Десять дней я жил в комнатке рядом с ним в замке Плесси-Тревиз, принадлежавшем знаменитому тенору Гюставу Роже. Роже знал немецкий и предложил перевести «Тангейзера» на французский язык. Рихард Вагнер приехал и поселился у него, дабы привести французский текст в соответствие с музыкой. Вспоминаю я и о том, как энергично он исполнял на фортепиано отрывки из этого шедевра, напрасно не признанного тогда, а теперь приводящего в восхищение весь мир.

Глава 21

Визит к Верди. Прощание с Амбруазом Тома

Анри Кэн, сопровождавший нас в Лондон, как-то пришел ко мне в отель «Кавендиш» на Джермин стрит, где я поселился. Мы беседовали много часов, рассуждая о том, над какими сюжетами мне стоило бы поработать в будущем. В конце концов мы сошлись на волшебной сказке «Золушка».

Я возвратился к жене в Пон-де-л’Арш, в наш новый летний дом, где я собирался работать. Наше жилище было весьма интересным, оно действительно обладало исторической ценностью. Массивная дверь на огромных петлях вела к маленькому старинному особняку с террасой, откуда распахивался вид на долины Сены и Анделя. Это была уже прекрасная Нормандия, чьи чудесные веселые долины и богатые пастбища, уходившие к горизонту, насколько хватало глаз, являли собой великолепное зрелище.

В этом особняке жила герцогиня де Лонгвиль, героиня Фронды, он стал прибежищем ее любви. Обольстительная герцогиня с нежным голосом, сдержанная в жестах, с выразительным лицом и дивно мелодичным голосом, которые позволили одному писателю-янсенисту, ее современнику, утверждать, что она «лучшая в мире актриса» — эта дама, прелестнейшая из всех, укрыла здесь свое обаяние и редкостную красоту. Полагаю, что тут нет преувеличения, ибо Виктор Кузен, ставший ее «посмертным возлюбленным» (наряду с герцогом Колиньи, Марсильяком, герцогом де Ларошфуко и великим Тюренном; невозможно было оказаться в лучшей компании!) — этот знаменитый и весьма свободно мыслящий философ посвятил ей несомненно восхитительное по стилю произведение, которое в то же время считается самым полным собранием современных знаний.

Урожденная Бурбон-Конде, дочь принца Орлеанского, она по праву украсила белыми лилиями замковые камни сводов небольшого замка. Здесь была просторная белая гостиная, с деревянными панелями и немногочисленной скульптурой, свет падал в нее из трех окон, выходивших на террасу. Это был прекрасно сохранившийся образец архитектуры XVII столетия. Комнату, где я работал, и где нас восхищал камин в чистейшем стиле Людовика XIV, тоже освещали три окна. В Руане я нашел большой стол, принадлежавший той же эпохе. Он казался мне весьма подходящим, чтобы разложить здесь листы оркестровой партитуры.

Здесь, в Пон-де-л’Арш, я получил известие о смерти мадам Карвальо. Ее уход погрузил в глубокую скорбь театральное и оперное искусство, ибо она за долгие годы в нем стала талантливым наставником. Здесь я принимал своего директора Леона Карвальо, которого эта смерть тяжело поразила. Он был крайне удручен этой утратой, словно погас свет, чей отблеск так ярко лежал и на его имени.

Карвальо просил меня завершить партитуру «Маркитантки», над которой трудился Бенжамин Годар, однако состояние его здоровья заставляло опасаться, что он не сможет довести работу до конца. Я решительно отказался. Я был знаком с Бенжамином Годаром, знал силу его духа, богатство и живость воображения. И предложил Карвальо промолчать о посещении и позволить Годару закончить свое произведение.

Тот день завершился забавным происшествием. Я послал разыскать в округе достаточно большой экипаж, чтобы отвезти моих гостей на вокзал. В назначенный час к моим дверям подъехало открытое ландо, по меньшей мере на шестнадцати рессорах, обитое голубым атласом, куда поднимались по трехступенчатой подножке, которую складывали, как только задергивался полог. Запряжено оно было двумя белыми тощими лошадями, настоящими Росинантами. Гости тотчас же узнали одну из тех доисторических повозок, какие некогда можно было встретить в Булонском лесу, когда их владелицы выезжали на прогулку. Злые языки находили их до того смешными, что давали им разные прозвания, о коих мне приличнее будет умолчать. Скажу только, что заимствованы они были из зоологического словаря.

Никогда еще улицы тихого и спокойного городка не оглашались такими взрывами хохота. Они не утихали до самого вокзала, да и тогда не уверен, что сразу же прекратились.

Карвальо решил поставить «Наваррку» в Париже, в Опера-Комик, работа началась в мае 1895 года.

Я отправился дописывать «Золушку» в Ниццу, в Шведский дом. Его хозяева, месье и мадам Рубион, нещадно нас баловали и были с нами очень любезны. Через десять дней после прибытия в Ниццу я уехал в Милан, дабы дать указания артистам блистательного театра «Ла Скала», где репетировали «Наваррку». Главную роль исполняла известная и всеми в Италии любимая Лизон Франден[26].

Так как я знал, что Верди находится в Генуе, то воспользовался проездом через этот город по дороге в Милан, дабы нанести ему визит. Проходя через первый этаж античного палаццо Дориа, где он жил, я различил его блистательное имя на дощечке, прибитой над дверью в сумрачной прихожей, имя, заключавшее в себе столько воспоминаний о восторгах и славе!

Дверь открыл он сам. Я застыл в растерянности. Но его открытость, благожелательность, спокойное благородство — свойства натуры, рожденные масштабом его личности — способствовали быстрому нашему сближению. Я провел в его обществе неизъяснимо прекрасные минуты, запросто болтая с ним в спальне, а затем на террасе гостиной, откуда открывался вид на генуэзский порт и дальше — на море, до самого горизонта. На миг мне показалось, будто передо мной один из Дориа, показывающий мне свои победоносные флотилии. Уходя, я сообщил ему, что счастливым поводом к моему визиту послужило пребывание в Италии. Так как мне нужно было взять чемодан, стоявший в темном углу приемной с золочеными креслами в итальянском стиле восемнадцатого века, я сказал ему, что в моем багаже лежат рукописи, с которыми я никогда не расстаюсь в путешествиях. Верди быстро схватил мой чемодан и заметил, что сам поступает точно так же, не желая прекращать работу во время поездок. Как же я желал, чтобы при мне были его сочинения, а не мои! Маэстро проводил меня до самого экипажа, через сады, окружавшие его царственное жилище.

Когда в феврале я вернулся в Париж, то с волнением узнал, что мой учитель Амбруаз Тома опасно болен. Несмотря на испытываемые страдания, он, не обращая внимания на холод, явился на фестиваль, проходивший в Опере, где играли величественный и мрачный