света, как в 1889 году, сохранили память о певице, что была их радостью, дарила высокое наслаждение.

Велик был поток людей, молчаливых, задумчивых, шедших вслед за похоронным кортежем Сибиллы Сандерсон к месту ее вечного упокоения. Казалось, всех накрыла траурная пелена грусти. Мы с Альбером Карре тоже следовали за гробом, шли первыми вслед тому, что осталось (о бедная оболочка!) от той, что наделена была красотой, изяществом, добротой, талантом во всей его обольстительной силе. Люди вокруг были трогательно единодушны по отношению к прекрасной усопшей, и, объясняя их настроение, Альбер Карре с блистательной лаконичностью сказал: «Она была любима!» Можно ли было проще, проникновеннее и точнее отдать должное той, кого уже не было с нами?

Мне радостно, дети мои, набросать в нескольких словах счастливое время, когда я писал «Эсклармонду». Два лета подряд, в 1887 и 1888 годах, я направлял стопы в Швейцарию и устраивался в «Гранд-отеле» в Веве. Мне интересно было осматривать этот прелестный город у подножия Иората[24] на берегу Женевского озера, прославленный своим «праздником виноградарей». Я много раз слышал, как этот город превозносили за чарующие прогулки по окрестностям, за красоту пейзажей и мягкий климат. Особенно мне запомнилось место из «Исповеди» Жан-Жака Руссо, у коего, впрочем, имелось полное основание любить Веве. Здесь родилась госпожа де Варан[25]. Любовь к очаровательному городку он пронес через все свои странствия.

К гостинице прилегал великолепный парк, даривший постояльцам густую тень деревьев на всем протяжении, вплоть до маленькой пристани, куда причаливали во время прогулок по озеру.

В августе 1887 мне захотелось навестить своего учителя Амбруаза Тома. Он приобрел островок у Кот-дю-Нор, там я его и нашел. Мое посещение было ему, по всей видимости, приятно, ибо следующим летом в Швейцарии я получил от него такое письмо:

«Иллиэк, понедельник 20 августа 1888.

Спасибо за ваше сердечное письмо, дорогой друг.

Его переслали мне сюда, на дикий остров, куда вы приезжали в прошлом году. Вы напоминаете мне о визите, о котором мы часто говорим, однако он оставил по себе сожаления, что вы задержались здесь всего на два дня. Этого слишком мало! Не могли бы вы сюда вернуться? Или лучше так: могу ли я снова видеть вас здесь?

Вы говорите, что работаете с радостью, и кажетесь довольным. А я рад за вас, и утверждаю безо всякой ревности, что хотел бы сказать то же самое. Вашему возрасту свойственны вера и пылкость чувств, но в своем… я не без усилий вернулся к сочинению, давно уже оставленному, и лучшее для меня сейчас — это отдохнуть в уединении от утомительной суеты парижской жизни.

Посылаю вам горячие приветы от мадам Амбруаз Тома, прощаюсь с вами, дорогой друг, и крепко жму вам руку.

Всем сердцем ваш,

Амбруаз Тома»

О да, как сказал мой учитель, я работал с радостью! Сибилла Сандерсон, ее мать и три сестры также поселились в «Гранд-отеле» в Веве, и каждый день с пяти до семи часов я репетировал с будущей Эсклармондой сцены, написанные днем.

Не дожидаясь, пока я освежу ум после «Эсклармонды», зная о моих переживаниях по поводу «Вертера», которого я упорно не хотел отдавать ни в один театр (впрочем, ни одна дирекция и не интересовалась этим сочинением), мой издатель обратился к Жану Ришпену, и они решили предложить мне сюжет для Оперы на тему истории Заратустры под названием «Маг». За лето 1889 года я написал несколько сцен этого произведения.

Мой замечательный друг, блестяще эрудированный историограф Шарль Малерб, недавно столь трагически сказавший нам последнее «прости», оказался тогда совершенно свободен. И при сложившихся обстоятельствах я нашел в нем чудесного соавтора. Среди моих разбросанных бумаг он нашел серию рукописей, послуживших основой для создания нескольких действий «Мага».

Педро Гайар, директор Оперы, и тут проявил себя преданнейшим другом. Он поставил «Мага» с невиданным размахом. Ему я обязан такими исполнителями, как певицы Ференс и Люро-Эскалаи, а также господа Верне и Дельмас. Балет, игравший важную роль, поставили блестяще, его звездой стала Розита Мори.

Несмотря на двусмысленные отзывы в прессе, постановка выдержала более сорока представлений. Кто только ни старался задеть нашего директора, который в последние месяцы будто бы разыгрывал последнюю карту, дабы сохранить свое положение. Тщетные усилия! Вскоре Гайар еще крепче взял в руки бразды управления нашей крупнейшей оперной сценой. Когда появилась «Таис», о которой речь пойдет позднее, я нашел его на том же месте в сообществе Э. Бертрана. По этому поводу приведу стихи, приведенные мне на память неизменно насмешливым Эрнестом Рейером:

Далек «Маг», близок «Вертер»,

И уже лежит под камешком «Таис»…

Удивительная плодовитость!

А я вот уже десять лет

Вожусь с «Очарованным капуцином».

Вы, конечно, удивлены, дети мои, что никогда не видели на сцене этой оперы Рейера. Вот ее сюжет, рассказанный с забавной напускной серьезностью за ежемесячным ужином, который члены Института устраивали в роскошном ресторане «Шампо» на Биржевой площади:

Акт первый и единственный.

На сцене площадь. Слева — вывеска знаменитой таверны. Справа выходит капуцин. Смотрит на двери таверны. Колеблется, потом враз решается переступить порог, закрывая за собой дверь. Вступает оркестр. Вдруг монах выходит со словами: «Капуцин… очарован». Очарован он, безусловно, кухней.

Название таким образом становится нам понятно, и очарованность бедняги капуцина не имеет ничего общего с волшебством.

Глава 19

Новая жизнь

1891 год оказался отмечен событием, которое буквально перевернуло мою жизнь. В мае этого года издательский дом Артмана прекратил свое существование. Как это случилось? Что привело к катастрофе? Я спрашивал себя об этом и не мог найти ответа. Мне казалось, что у моего издателя дела идут лучше некуда. Меня ошеломило известие, что все издания дома Артмана выставляются на аукцион и будут брошены в пламя публичных торгов. Для меня наступила тревожная неизвестность.

У меня был друг — обладатель несгораемого шкафа. Счастливец! Я доверил ему партитуры «Вертера» для оркестра и фортепиано и оркестровую партитуру «Амадиса». Рядом с его ценными бумагами в хранилище легли… бесценные. Все партитуры были в рукописях.

Дети мои, вам уже известна судьба «Вертера», вероятно, когда-нибудь вы узнаете и о судьбе «Амадиса», либретто для которого написано было нашим большим другом Жюлем Кларети из Французской академии. Можно догадаться, сколь велико было мое беспокойство. Я уже видел, как плоды моих многолетних трудов разлетаются по разным издательствам.

Куда попадет «Манон»? Где окажется «Иродиада»? Кто получит «Марию Магдалину»? Чьими станут