Наконец 27 ноября 1897 года состоялась премьера. Вечер, вероятно, прошел хорошо, ибо на следующий день мне принесли такую записку: «Мой милый Массне, я радуюсь вашему успеху. С Массне и Бизе «весь я не умру»[27]. Средечно преданный вам, Альфонс Доде».

Я узнал, что мой друг и соавтор сидел во время первого представления в глубине ложи бенуара, хотя он тогда уже почти никуда не выходил. Его присутствие там меня очень тронуло.

Однажды вечером, когда я пришел в театр, меня поразил вид Карвальо. Всегда подвижный, отлично выглядевший, он казался сгорбленным, можно было заметить покрасневшие глаза за голубоватыми стеклами очков. Однако любезное обхождение со мной ничуть не изменилось. Однако его состояние не переставало меня беспокоить. Насколько же обоснованы были дурные предчувствия! Через день мой бедный директор скончался.

Почти тогда же я узнал, что для Альфонса Доде, чья жизнь была такой насыщенной, тоже пробил последний час. О эти таинственные и беспощадные часы! Как болезненно отзываются в сердце их удары!

Кортеж Карвальо следовал через огромное скопище людей. За катафалком едва можно было заметить его рыдающего сына. Все в этом печальном, поражающем воображение шествии разрывало душу.

Похороны Доде прошли с большой помпой в церкви Святой Клотильды. Во время службы «Одиночество» из «Сафо» (интерлюдию к 5 акту) исполняли после Dies irae. Мне пришлось прокладывать себе путь черед толпу, чтобы попасть в храм. И это было лишь бледным намеком на то, сколько друзей и почитателей имел покойный при жизни. Когда я брызнул святой водой на гроб, мне вспомнился последний визит на улицу Белыпас, где жил Доде. Вместе с театральными новостями я принес ему ветки эвкалипта, дерева, растущего в Средиземноморье, которое он обожал. И я знаю, какую радость это ему доставило.

«Сафо» тем временем продолжала шествовать по сценам. Я уехал в Сен-Рафаэль, край, где так любил жить Карвальо. Я рассчитывал на жилище, что уже занимал прежде, но хозяин особняка сказал мне, что вынужден был сдать комнаты двум прибывшим по важным делам дамам. Я отправился искать другое место. И узнал, что дамы, занявшие мое, были Эмма Кальве и ее подруга. Без сомнения, услышав мое имя, они сразу же изменили маршрут. Но мне их присутствие в этих столь удаленных от Парижа краях подсказало, что репетиции «Сафо» пока приостановлены.

Чего, однако, не простишь такой артистке! Я знал, что скоро все вернется на круги своя, в Париж, в театр. Но разве сам я здесь не для того, чтобы обнять нашу обожаемую беглянку!

Две недели спустя, находясь в Ницце, я прочел в газетах, что Альбера Карре назначили директором Опера-Комик. Теперь в театре предусмотрительно распоряжалось министерство Изящных искусств. Кто бы сказал мне тогда, что наш новый директор впоследствии возобновит «Сафо», а в главной роли будет замечательная певица, которая станет его женой. Да, именно она волшебным образом воплотила Сафо Доде, а тенор Салиньяк имел большой успех в роли Жана Госсена.

В связи с новой постановкой Альбер Карре попросил меня сочинить новую сцену — с письмами, и я с воодушевлением подхватил его идею.

«Сафо» также пела очень своеобразная артистка мадам Жоржетта Леблан, вышедшая замуж за известного писателя Метерлинка. Убедительный, правдивый образ создала в этой роли и мадам Брежан-Сильвер. И еще многие прекрасные певицы исполняли эту оперу!

Первой оперой, представленной после смены дирекции, стал «Остров мечты» Рейнальдо Хана. Ее партитуру он посвятил мне. И сколь же проникновенной оказалась музыка, написанная замечательным мастером! Ее теплое и нежное звучание покоряло слушателя. Чего нельзя было сказать о творениях его собратьев по ремеслу, которые Рейер находил невыносимыми и по поводу которых однажды сказал: «Я недавно повстречался на лестнице со статуей Гретри: с него хватило этой музыки и он сбежал».

Это приводит мне на ум, как де Локль изящно подшутил над Рейером на следующий день после смерти Берлиоза: «Ну вот, милый мой, вы и прыгнули выше Берлиоза!» Будучи самым старым другом Рейера, де Локль мог позволить себе эту безобидную шутку.

А такую записку я получил от автора «Луизы», коего знал еще ребенком, учеником моего класса в консерватории; он всегда сохранял ко мне сыновнюю привязанность:

«В полночь, в день святого Сильвестра[28].

Дорогой учитель,

Остаюсь верным памяти о вашем дружеском расположении в последний день года, отмеченного «Сафо», и в первые часы нового, что завершится «Золушкой».

Гюстав Шарпентье»

«Золушка», однако, появилась на сцене лишь 24 мая 1899 года. Эта постановка стоила мне следующего отзыва Гуно: «Дорогой друг, тысячекратно поздравляю вас с последним значительным успехом. Черт возьми! Вы шагаете так широко, что за вами невозможно поспеть!»

Тогда как партитура «Золушки», созданная на основе прекраснейшей жемчужины «Сказок Шарля Перро», была закончена уже давно. Но на сцене Опера-Комик она вынуждена была уступить место «Сафо». Новый ее директор Альбер Карре объявил о намерении дать ее как можно быстрее в предстоящем сезоне, однако до премьеры оставалось еще шестнадцать месяцев.

Я поселился в Экс-ле-Бэн в память об отце, жившем там же, и погрузился в работу над «Землей обетованной», текст которой основан был на Библии, а я сделал из него ораторию в трех частях, когда мы с женой были потрясены известием о пожаре на благотворительной ярмарке. А ведь наша дочь работала там продавщицей! Пришлось ждать до вечера, пока мы получили сообщение, развеявшее нашу жгучую тревогу.

Любопытное совпадение, о коем мы узнали гораздо позже: героиня «Персефоны» и «Терезы», великолепная исполнительница роли Дульсинеи тоже была среди девушек-продавщиц в лавке герцогини д’ Алансон. Ей было тогда лет двенадцать-тринадцать. Посреди всеобщего смятения она сумела найти проход за отелем дю Пале и таким образом спасла мать и еще четырех человек. Невероятное для ребенка самообладание и мужество!

Я говорил о «Земле обетованной»… Ее прослушивание состоялось весьма неожиданным образом. Эжен д’Аркур, музыкант и критик с большим весом, композитор, чей «Тассо» сорвал аплодисменты в театре Монте-Карло, предложил мне дирижировать ее исполнением в церкви Сен-Эсташ с оркестром и его личным хоровым кружком.

Вторая часть посвящена была взятию Иерихона. Марш, в котором семь раз звучали семь туб, завершал сцену сокрушения стен прославленного города, долженствующего пасть и быть разрушенным евреями. Раздавался там и зычный голос большого органа Сен-Эсташ, на который накладывались звонкие голоса певцов.

Мы с женой вместе присутствовали на последней репетиции, сидя на большой трибуне, куда нас любезно пригласил почтенный кюре церкви Сен-Эсташ.

Это было 15 марта 1900 года.

Но вернемся к «Золушке». Альбер Карре придал ей