Все слишком сложно.

Стрелка часов подбиралась к цифре восемь. Рауно аккуратно сложил бумаги в папку и выключил компьютер. Он еще успеет прийти домой, чтобы почитать девочкам на ночь – это он еще любил, ему не хотелось терять связь с детьми, и он ни за что не хотел признаваться себе в том, что этот процесс уже начался: девочки будут в кроватках, он будет читать им сказку на ночь, а Нина включит телевизор и надолго скроется в бесконечных сполохах телесериалов. Потом девочки уснут, и Рауно тоже отправится спать. Он будет уставший. Нина проведет ночь на диване. Как обычно.

Когда заканчивалась ночь и почтальоны завершали свой обход, Рауно проснулся от телефонного звонка. Звонили с работы.

– А ты помнишь, как мы с Ароном нашли в Тисе тело? – неожиданно спросил Акос за столом.

Сиюминутного решения оказалось достаточно: Анна не пошла в город ужинать, а сбегала в продуктовый, вернулась домой, приготовила для Акоса его любимый фасолевый суп боб-левеш и пригласила его на ужин. Она сходила в другой конец района, где торчали устремленные к небу совершенно такие же, как и в ее конце, многоэтажки. «Если бы я не провела здесь свои школьные годы, ни за что бы не научилась ориентироваться в этих трущобах. Повсюду все одинаково, куда ни посмотришь – одни сплошные бетонные колоссы, карикатуры на небоскребы. Из этих дворов не раздается смех и не слышно детских голосов. Место кажется пустынным».

Акос открыл дверь. Из его крохотной захламленной однушки повалило настолько неимоверное зловоние безутешного одиночества, что Анне стало трудно дышать даже в коридоре.

«Я поступала точно так же, но теперь хочу исправить ситуацию. Обещаю. Я вела себя как последняя эгоистка и думала только о своем успехе, не заботясь о тебе». Вслух же Анна сказала: «Gyere enni»[23]. Акос был рад неожиданному приглашению и, как Анна предчувствовала, восхитился боб-левешем.

– Ну я не помню, расскажи же, – попросила Анна.

Они никогда не говорили об Ароне, о старшем брате, погибшем вскоре после начала войны в Хорватии, в Осиеке; его образ почти стерся из памяти Анны. Хотя Акос родился двумя годами позже, братья были не разлей вода: бегали и озорничали всегда вместе.

– Мы пьянствовали в «Таверне», а потом уже под утро пошли подшофе домой. Утро было красивое, над рекой плыл туман, было тепло и тихо. Поэтому мы решили проехать по берегу, хотя так и длиннее. На реке в лодке сидел рыбак, ты помнишь этого Белу Надя – такой вечно недовольный тип?

– Смутно, мы с Рекой один раз ходили плавать. Забирались в привязанные лодки и прыгали с них в воду. Мы не заметили, что Бела Надь сидел чуть подальше на пирсе и, такое ощущение, только и ждал, чтобы мы прикоснулись к его лодке. Он жутко взбесился, когда мы попытались в нее залезть. Соскочил на берег – рожа вся красная – и давай орать как потерпевший, чтобы мы лодку не трогали. Такой коротышка с большими усами.

– Точно, он был совсем сумасшедший. В общем, он там рыбачил, увидел нас и начал голосить, чтобы мы шли помогать, что в сети попалось что-то очень тяжелое. Арон хорошо плавал и был трезвей меня, так что он поплыл к лодке посмотреть, что там. A fene egye meg.

– Кто там был?

– Тибор Рекечки, он жили неподалеку от нас в Крижевцах, помнишь? Он утонул, когда съехал на ногах с большой горки перед Бекаваром прямехонько в воду, упал и ударился головой.

– A kurva életbe!

– Его дружки пытались искать, конечно, пожарная охрана и все остальные, только река в том месте глинистая, да и течение сильное. Там не найти ничего. В общем, он попал в сети Белы Надя. Арон вытянул их на берег, а я вызвал полицию.

– Я об этом ничего не знала.

– А тебе и не рассказывали ничего, такой малышке.

– Когда это случилось?

– В восемьдесят девятом.

– Тебе было пятнадцать.

– А тебе семь.

– И пьянствовал в «Таверне»? Úr Isten! Вы же были совсем еще дети, Арону всего семнадцать!

– Никто там паспортов не спрашивал, – сказал Акос, отвернулся от Анны и начал листать лежавшую на столе газету.

Когда Арона не стало, мать решила спасти своего второго сына от подобной же участи. Остаток семьи упаковал чемодан личных вещей и отправился в Финляндию. Об Ароне больше не говорили. О войне больше не говорили, хотя мама регулярно следила за новостями. Разговоры об отце прекратились уже давно, так что у них имелся опыт того, как молчать о трудных вещах.

Нужно было оберегать маму от плохого настроения. И себя.

Анна быстро усвоила эту технику, собственно, ей нравилось молчать. Она считала, что от пиления опилок лучше не будет, куда проще оставить все как есть и забыть. Кстати, это стало еще одной причиной того, почему школьный куратор была так ею обеспокоена. «Ты не должна держать этого в себе, Анна, – говорила она, – ты должна выговориться, выплеснуть все из себя». Но Анна не понимала смысла этих слов.

– Ты когда-нибудь думал, что вернешься назад? – спросила Анна.

– Сто раз на дню.

– Почему же не уезжаешь?

– Не хочу.

– Мама была бы рада.

– Я должен переехать к ней, а такого, черт возьми, я не выдержу.

– Арендуй свою квартиру.

– И что я там буду делать?

– А что ты здесь делаешь? Живешь на пособие, ты именно такой, какими нас рисуют в речах закоренелых националистов.

– Надо же им предоставить доказательства.

– Я серьезно.

– Не знаю. Столько времени прошло, да и нет там работы. Большая часть моих дружков перебралась в Венгрию.

– Почему же не поедешь в Венгрию?

– Jebiga[24], туда? Да не в жисть! Ты чё, хочешь избавиться от меня? Именно сейчас, когда…

– Нет, конечно.

– А не скажешь.

– Bocs[25].

– Может, позвонишь матери по «Скайпу»?

– А ты что? – удивилась Анна.

– Послушаю рядом. Не хочу сейчас с ней разговаривать.

– Почему нет?

– Начнет опять жаловаться и ныть, что я должен вернуться домой. Позвони же, только не говори, что я здесь.

– А если она спросит?

– Скажи, что у меня все в порядке.

– Hát igen[26].

Но мамы не оказалось дома. Анна отключилась, услышав автоответчик. Жаль. Она была уверена, что брат поговорит с мамой, как только услышит ее голос.