Очень удрученная, Марина проковыляла мимо администраторши,нацелившей на нее остренький нос и вперившей цепкий взгляд, и поднялась поузкой деревянной лестничке.

Из холла доносились какие-то равномерные постукивания, иМарина подумала равнодушно, что кто-то, наверное, вешает в своем номерекартину. Для красоты.

Никто не вешал картину — это выяснилось, когда Марина вошлав холл. Федор Тучков Четвертый стоял у нее под дверью и равномерно в неестучал.

Сердце подпрыгнуло, перекувыркнулось, приземлилось, иоказалось, что приземлилось не на то место, где было раньше. На этом новомместе сердцу было неудобно, оно дергалось и трепыхалось, подгоняя кровь кщекам.

— Вы… ко мне? — глупо спросила Марина, и он оглянулся.

— Мы к вам.

Они помолчали, рассматривая друг друга.

Ему было неловко, что она его «застала». Он стучал уже минутдесять, как дурак. Он все хотел остановиться и никак не останавливался, толькостучал и думал, где она может быть? Куда делась? Где он теперь должен ееискать?

— Может, мы войдем?

— Ку… да?

— К тебе в номер, разумеется. Можно ко мне, конечно, но тыже шла к себе.

Марина открыла дверь, и Федор Тучков Четвертый галантнопропустил ее вперед.

— Я тебя искала.

— Я тебя тоже искал.

— Зачем?

— Затем.

Сердце все кувыркалось. Никто и никогда с ней такиеразговаривал. Она профессор, «состоявшийся человек», умница, хоть и некрасавица, мама учила ее «правильно ориентировать себя в жизни», и Маринапослушно «ориентировала» — в плеере у нее всегда стояла кассета Вивальди иникогда группы «На-На», а в сумке лежал Ричард Бах, а не какая-то там «историяс убийством»!

В ее жизненной орбите нет и не было человека, который навопрос: «Зачем?» мог ответить: «Затем».

Выходит, появился?

Выходит, это и есть полицейский капитан в выцветших ипотертых джинсах?

— Кофе? — ненатуральным голосом спросила Марина.

— Зачем ты меня искала?

Он бросил ей спасательный круг, за который она немедленноуцепилась.

— Мне нужно тебе рассказать. Вероника… ты знаешь, онаплакала и говорила, что ее смерть будет на его совести, а потом еще Вадим и этаего Галка говорили, что это точно она, и она теперь все расскажет, и яиспугалась, вдруг он понял, что я все слышала, а я…

— Стоп, — приказал Федор Тучков несколько жестче, чемследовало бы. Профессорша послушно замолчала на полуслове.

Он неприязненно смотрел в сторону, изучал пейзажик на белойстене, и вид у него был такой, как будто пейзажик до крайности ему не нравится.

«Она не виновата, что ты решил было, что она взялась тебяискать просто потому, что ей… захотелось тебя увидеть. Вот до чего ты дошел — втвоем-то почтенном возрасте!»

* * *

— Давай еще раз. Чья смерть, на чьей совести, кто плакал,кто понял и кто слышал. Хочешь?

И достал из кармана леденец «Взлетный», подумал немного ипредложил ей. Марина посмотрела и отказалась. Тучков Четвертый сунул леденец защеку, откинулся на спинку кресла и вытянул ноги в колониальных бриджах.

…А может, он и не капитан вовсе? Может, нет и не будетникаких выцветших и потертых джинсов?

— Вероника плакала на балконе. Я курила и все слышала. Онакричала, что сама во всем разберется, что не даст никому вмешиваться в своюжизнь. Что никто не смеет давать ей советов. Что никому не сделала ничегоплохого, что ей не нужна благотворительность. Еще она сказала, что дед над нейиздевается.

— Она так и сказала — дед? — перебил ее Тучков Четвертый.Слушал он очень внимательно.

— Нет. Просто прокричала: «Не смей надо мной издеваться»,или что-то в этом роде. — От сочувствия к бедной запутавшейся Веронике у Мариныдаже слезы выступили на глазах. Она всегда жалела бедолаг-студентов и, хотяслыла «строгой, но справедливой», частенько делала им всякие поблажки — томелкие, то крупные, в зависимости от степени бедственности положения.

— А ты точно слышала, с кем именно она разговаривала?

— Ну с кем она могла еще разговаривать! С дедом, конечно.

— Почему — конечно? Она могла с кем угодно разговаривать. Вкотором часу это было?

Марина подумала.

— Наверное, сразу после двенадцати. Я пришла с процедур икурила на балконе.

— До пяти минут первого мы с дедом играли в бильярд. Но этоничего не означает. Отсюда до бильярдной две минуты ходу.

— Ну и что?

— Дед мог проститься со мной и пойти скандалить с внучкой. Амог остаться на лавочке перед корпусом. Или пойти гулять. Или плавать. Ты же невидела, что это именно он, и не слышала его голоса, правильно?

— Ну… почти не слышала, но это он, Федор!

— Почему? Из чего это следует?

Это на самом деле ни из чего не следовало. Марина осеклась.Он был прав.

— Да, — согласился Федор Тучков, хотя она молчала, — вотименно. К ней в номер мог прийти кто угодно, как я сейчас пришел к тебе. ХотьГеннадий Иванович. Голос был мужской?

На этот вопрос Марина могла ответить совершенно точно:

— Да.

— Значит, еще Вадик, Сережа и сын Павлик. Правильно?

Марина посмотрела на него, такого вальяжного, такого…развалившегося в кресле.

— И еще вы, Федор. То есть ты.

— Молодец, — непонятно похвалил ее Федор. — Все правильно.Но не я. У меня есть алиби.

— Какое алиби?

— Классическое. Я сыграл еще одну партию после того, какГенрих Янович ушел. С охранником Колей. Он от безделья совсем изнемог, ну, мы игоняли шары еще с полчаса. Ты можешь у него спросить, он все время смотрел начасы, боялся, что придет проверяющий. Я вышел из бильярдной в половине первогои поднялся… к нам в холл.

К нам. Оказывается, у «них» есть свой холл.

— Вадик тоже не мог. Через две минуты после этого я еговстретила в парке. Он шел с Галкой. Он не мог туда внезапно прибежать.

— Почему?