Лаутерпахт вернулся в Нью-Йорк в августе 1941 года и осенний семестр читал лекции в Уэллсли. Он наведался в Гарвард, а выходные проводил в Нью-Йорке с женой и сыном. В октябре он ездил в Вашингтон на встречу с Фрэнсисом Биддлом, преемником Джексона в должности генерального прокурора: Биддлу потребовалось юридическое обоснование для нападения на немецкие подлодки. Лаутерпахт сохранял контакт и с Джексоном и поздравил его с назначением членом Верховного суда США. Джексон ответил на поздравление дружеской запиской и послал Лаутерпахту оттиск Гаванской речи.

Лаутерпахт предложил помочь ему с другой речью, о необходимости покончить с «международным беззаконием»{186}, но к тому времени как он поделился с Джексоном своими идеями, в ходе войны произошел существенный поворот: 7 декабря Япония напала на морскую базу США Перл-Харбор и таким образом втянула Штаты в войну. Через несколько дней войну США объявила и Германия. К началу 1942 года, когда эти двое наконец встретились в Вашингтоне, военная и политическая ситуация заметно изменилась.

Примерно в то же время девять европейских правительств в изгнании, в том числе правительства Польши и Франции, собрались в Лондоне в Сент-Джеймсском дворце и попытались согласовать свой ответ на сообщения о немецком «режиме террора». Ходили ужасные слухи, сообщения о массовых арестах и изгнаниях, о казнях и убийствах. Это побудило правительства в изгнании выступить в январе 1942 года с декларацией, выражающей общее желание использовать уголовное право для наказания «виновных» и «несущих ответственность за злодеяния»{187}. Всех преступников предстояло «разыскать, передать в руки суда и осудить» – отныне такова была официально заявленная цель войны.

Девять правительств сформировали комиссию по военным преступлениям, которой поручалось собирать информацию о злодеяниях и их исполнителях{188}. В итоге она превратится в Комиссию ООН по военным преступлениям. Черчилль поручил команде британских юристов под руководством генерального прокурора Дэвида Максвелла Файфа расследовать военные преступления Германии{189}. Уже через несколько месяцев «Нью-Йорк таймс» сообщала, что польскому правительству в изгнании удалось установить десять первостепенных злодеев{190}, и этот список возглавлял Ганс Франк (сразу за ним следовал губернатор Отто фон Вехтер, с которым Лаутерпахт вместе учился в Вене).

На фоне этих событий Джексон в конце января произнес в отеле «Уолдорф» речь «Международное беззаконие». Эта написанная с помощью Лаутерпахта (он присутствовал в аудитории) речь разбирала войну и военные преступления и декларировала необходимость закона и суда, «лучших инструментов, какие были изобретены для пресечения насилия»{191}. Отныне у Лаутерпахта имелась поддержка на самом высоком уровне в американском правительстве. Но пока еще ни он, ни Джексон не знали, какого размаха достигнет насилие: за три дня до этой речи на вилле в Ванзее под Берлином съезд высших нацистских чиновников тайно договорился об «Окончательном решении еврейского вопроса».

Лаутерпахт провел несколько недель в Нью-Йорке: он общался с сотрудниками британского посольства, участвовал в конференциях, встретился с губернатором штата Нью-Йорк Гербертом Леманом. Нашлось даже время для отдыха вместе с Рахилью, для походов в кинотеатр. Бетти Дейвис в фильме «Человек, который пришел к обеду» им не очень понравилась, но пара с удовольствием смотрела «Смит по прозвищу Первоцвет» (Pimpernel Smith) в «Риволи» на Бродвее{192}.

Я понял, в чем причина, когда сам посмотрел этот фильм семьдесят лет спустя. Герой – кембриджский ученый, его роль исполняет обожаемый Лесли Говард (год спустя Говард погиб, его самолет был сбит немецкой авиацией над Атлантикой): он «наделяется коричневой рубашкой и гортанной речью» и вытаскивает из лап нацистов намеченные жертвы, в том числе и родную дочь. «Пусть Сингапур пал, – писал обозреватель “Нью-Йорк таймс”, – но британцы все еще способны создавать леденящие кровь мелодрамы»{193}.

В марте 1942 года Лаутерпахт вернулся в Англию – Япония как раз оккупировала Сингапур, а Германия пыталась распространить свою власть на восточные области Европы. Вестей из Лемберга не было, и Лаутерпахт часто признавался в письмах Рахили и Эли, который поступил в Академию Филлипса в Эндовере: «Я несколько угнетен… из-за военных известий. Они, – то есть его близкие, – переживают очень скверные времена»{194}.

И ситуация с питанием, ограниченным жестким рационированием, тоже раздражала. «Я совсем забросил домашнее хозяйство», – сообщал он, магазины перестали поставлять продукты, «все нужно добывать самому». Единственный луч света – сад, нарциссы – «великолепная картина», хотя едва ли достаточная компенсация за багаж, потерянный где-то в море между Америкой и Англией.

Лаутерпахт сосредоточился на подготовке очередного издания «Международного права» Оппенгейма и девятого тома «Вестника международного права», в который вошли прецеденты первых военных лет: гражданская война в Испании, захват Абиссинии итальянцами и «законодательство и практики нацистского режима в Германии»{195} с их «пугающе общими чертами». Лаутерпахт тщательно отбирал примеры. Он выбрал одно постановление немецкого Верховного суда по апелляции немецкого еврея, осужденного за секс с арийкой (уголовное преступление согласно Нюрнбергским законам 1935 года). Возникла правовая дилемма: как рассматривать «межрасовый секс», если он имел место за пределами Германии? Верховный суд постановил, что Нюрнбергские законы применимы и к половому акту, произошедшему в Праге, а обоснование этого решения – просто чудо в смысле телеологической простоты: смысл и цель Нюрнбергских законов будут подорваны, если из-под их действия изъять события за пределами Германии. Итак, немецкий еврей, сожительствовавший с подданной Рейха чистой немецкой крови, пусть и за пределами Рейха, «подлежит наказанию… если он уговорил немецкую женщину приехать к нему за границу с этим намерением»{196}. Подобное решение, комментирует Лаутерпахт, вновь указывает на необходимость создать международный экспертный суд.