До начала посадки полчаса. Передо мной полсотни законопослушных граждан, а к досмотру даже пока и не приступали. Жужжалка, только-только установленная, маячит впереди, словно огромный бронированный краб с разинутой пастью. Одна из сотрудниц охраны выступает из его тени и начинает выборочную проверку пассажиров, двигаясь вдоль очереди. После сегодняшнего нежданного улова она верит, что ей повезет. В справедливо устроенной вселенной у меня не было бы причин ее бояться. Я не преступник, я ни в чем не виноват. Слова раз за разом прокручиваются у меня в голове, как охранное заклинание.

Я не преступник. Я ни в чем не виноват.

Но я знаю, что чертова машина все равно меня заклеймит.

В Тайной комнате перед началом очереди зажигается свет. Записанный женский голос объявляет предпосадочный досмотр, эхом разносясь по терминалу с его резкой акустикой. Охрана неохотно принимает рабочие позы. Чтобы оказаться в этой очереди, нам пришлось расстаться со всем: транспортными чипами, драгоценностями, мне – с карманным органайзером; все это конфисковали и вернут лишь после искупления грехов. Жужжалка должна видеть наши головы без помех, даже серьга может сбить ее с толку. Людям с медицинскими имплантатами и допотопными амальгамными пломбами тут не рады. Для этих категорий предусмотрена отдельная очередь – и специальное помещение, где до сих пор в чести старые добрые допросы и досмотр телесных полостей.

Вездесущий голос велит всем пассажирам «Уэстджет», страдающим эпилепсией, кохлеарными нарушениями[33]или синдромом «зеленых человечков», перед сканированием обратиться к охране. Прочие лица, не желающие проходить процедуру, имеют право отказаться от полета. «Уэстджет» сожалеет, что в подобных случаях возврат билетов не осуществляется. «Уэстджет» не несет ответственности за побочные неврологические эффекты временного или постоянного характера, которые могут проявиться в результате использования сканера. Использование сканера означает согласие с этими условиями.

А побочные эффекты и в самом деле имеют место. В первые годы у самых обычных эпилептиков иногда случались небольшие припадки. Один известный атеист из Оксфорда – ну, помните, он еще кучу книжек написал – обрел стойкую и пламенную веру в христианского Бога после проверки в Хитроу, хотя позднее ответственность частично переложили на уже имевшуюся у него опухоль, которая его и убила два месяца спустя. В прошлом году во всех новостях говорили об одной пожилой вдове из Сент-Пола, которая вышла из жужжалки в здании окружной администрации с непреодолимым сексуальным влечением к кроссовкам. Это могло бы дорого обойтись «Сони», если б дама попалась не из отходчивых и не отказалась от иска. Слухи, что перед принятием этого решения она еще раз воспользовалась «СВанком», так и не подтвердились.

– Куда летите?

Пока я витал в облаках, подошла сотрудница охраны. Биометрические сенсоры ее лазера шарят по моему лицу. Я пытаюсь сморгнуть остаточные образы на сетчатке.

– Летите куда? – повторяет она.

– Э-э-э, в Йеллоунайф.

Она сверяется с наручным планшетом.

– По делам или отдохнуть?

Никакой цели у этих вопросов нет, они даже не по форме. Со «СВанком» необходимость во всяких ерундовых допросах отпала. Просто, наверное, я чем-то ей не понравился. Или она что-то чует, хотя и не может сформулировать.

– Ни то и ни другое. – Охранница резко вскидывает голову. Каких бы подозрений она ни питала на мой счет, моя уклончивость лишь зацементировала их. – Еду на похороны, – поясняю я.

Она без единого слова проходит дальше.

Вас уже здесь нет, святой отец, мне это известно. Я утратил веру еще в детстве. Пускай остальные цепляются за свои кретинские суеверия, пускай с блеяньем кидаются в объятия сверхъестественного за утешением и отмазками. Пускай трусы и слабаки отрицают тьму во имя некой выдуманной загробной жизни. Мне невидимые друзья не нужны. Я понимаю, что говорю сам с собой. Жаль, остановиться не могу.

Интересно, а способна ли эта машина подслушать нашу беседу?

Я стоял рядом во время суда, как и вы стояли со мной за много лет до этого, когда у меня не было ни единого друга на всем белом свете, кроме вас. Я поклялся на вашей священной книге сказок, что за все эти годы вы ни разу ко мне ни прикасались. Может, остальные врали? Как знать. Не суди, да не судим будешь.

Однако же вас взвесили на весах и нашли очень легким[34]. Об этом даже не упомянули в новостях – в наши дни священники, неравнодушные к детям, из преступников превратились в штамп, да и какая кому разница, что творится в Территориях[35], во всяких там захолустных городишках. Если б вас еще разок втихую перевели, если б вы какое-то время не высовывались, то до такого могло бы и не дойти. И вас бы вылечили.

Хотя, если подумать, вряд ли. Ватикан обрушился на «СВанк», как прежде на клонирование и гелиоцентрическую модель Коперника. Не фиг шутить с тем, какими нас создал Господь. Нельзя поступаться свободой выбора, даже если вы решились на это по собственной воле.

Впрочем, к щекотанию височной доли мозга это не относится. В нефе собора св. Михаила недавно установили аппаратуры на семь миллионов, чтобы каждый желающий мог заказать себе религиозный экстаз.

Может, самоубийство было единственным вариантом. Может, у вас не оставалось иного выбора, кроме как совершить еще один грех. Вам в любом случае было нечего терять: ваши священные книги в равной мере порицают и деяние, и помысел. Помню, много лет назад я спросил у вас, хоть к тому времени и давно уже отбросил эти костыли: ну а как насчет несовершенного греха? Что, если ты возжелал жену ближнего своего или вынашивал мысли об убийстве, но не дал себе воли? Вы посмотрели на меня с добротой и пониманием, какого я никогда в вас не подозревал, а после осудили меня словами вашего выдуманного супергероя. Если человек совершает такие вещи в сердце своем, сказали вы, то совершает их и в глазах Господа.

Вдруг между ушами у меня прокатывается короткий перезвон. А неплохо бы выпить, пожалуй; чего сейчас не хватает моим носовым пазухам, так это древесного аромата хорошо выдержанного скотча. Оглядевшись, я нахожу рекламный щит, который меня поддел. «Краун Роял». Долбаный мозгоспам. Я мысленно благодарю законодательные нормы, запрещающие имплантацию брендов; производители имеют право закладывать мне в голову желания, но, если б меня подсаживали на торговые марки, это бы уже нарушало условные границы свободы воли. Вообще-то жест бессмысленный, подачка самым ярым правозащитникам. Как и сигнал перед рекламой: по мнению судебной системы, он дает мне понять, что я еще не утратил самостоятельности. Раз я знаю, что меня взломали, то у меня неплохие шансы принять взвешенное решение.