Я помню, во время процесса Синявского и Даниэля Ильин – такой был у нас секретарь Союза писателей… – он мне говорит: послушай, у меня есть билет для тебя на этот процесс. Возьми и посмотри, что там происходит. И ты сам тогда все поймешь. С его точки зрения, Синявский и Даниэль были крайними предателями. И я пошел. И увидел там что-то такое, отчего мне хотелось встать и перевернуть все столы гнусная расправа власти над писателями. И я прямо оттуда пошел в Союз и встретил там Владимова и Гладилина. И говорю: «Ребята, это терпеть нельзя, нужно что-то делать, нужно какое-то письмо написать». И решили написать письмо и послать Арагону в Париж. Закрылись в кабинете Полевого в «Юности» и сочинили вот это первое письмо протеста827. Это было самое первое письмо протеста, где говорилось, что наступает сталинизм, расправа над писателями. И решили подписи собрать по друзьям. Это была зима 66‐го года. И как-то так наметили, к кому обратимся.

Среди этих намеченных лиц был и Рождественский. Я помню, что было собрание Союза писателей, и мельтешили все эти писатели в ЦДЛ, а Роберт стоял так в вестибюле у окна… Подошел к нему и протянул ему лист. Может быть, говорю, ты подпишешь? Он прочел, вынул ручку и подписался. Это меня поразило. Я как-то не очень понимаю, почему так он сделал, даже не спрашивая ни слова. После этого дали текст Евтушенко, тот завертелся, как уж на сковородке. Не отказался подписывать, но начал вставлять какие-то фразы, какие-то амортизаторы, первым начал говорить, что никакому Арагону это нельзя отправлять, а надо отправить в ЦK партии. Ну, хорошо, давайте отправим в ЦK. Отправили в ЦK и больше никуда. Но через день это письмо передавали по каким-то «голосам». Вот это очень загадочная история828. Я не передавал точно никому. Владимов явно никому не передавал. Гладилин тоже никому не передавал. Может быть, Евтушенко передал. Может быть, из ЦK передали. Ответа никакого не было, но репрессии какие-то начались (Р. Рождественский. Удостоверение личности. С. 141–142).

А дело было так. Ко мне подошел Василий Аксенов в клубе литераторов и спросил: «Как тебе все это нравится?» Тогда шел как раз этот суд. Я сказал, что мне это не очень нравится. Он сказал: «Надо выступить. Как ты думаешь?» Я сказал: «Конечно, надо выступить». Причем оба поняли «надо выступить» – конечно же, в защиту! И мы тут же с ходу пошли в редакцию «Юности», где никого не было, кроме Гладилина. И мы втроем быстренько состряпали письмо… Мы составили письмо, в котором просили вообще не судить Синявского и Даниэля, так как они – писатели. Нельзя судить писателя за слово – такова была наша просьба к Косыгину, Подгорному и Брежневу.

Мы изготовили три экземпляра и послали по адресам, не догадавшись оставить себе один экземпляр для прессы. Подписали двадцать человек: Вознесенский, Евтушенко, Рождественский, Василь Быков, Окуджава, Белла Ахмадулина, Гладилин, мы с Аксеновым, Муля Дмитриев829 и другие.

За это письмо Шолохову было «стыдно». А за то письмо восьмидесяти трех писателей – «вдвойне стыдно», как он говорил потом на съезде (Л. Копелев, Г. Владимов // Знамя. 2019. № 7. С. 262).

– Я помню, когда над Синявским и Даниэлем был суд, мы втроем написали письмо с протестом. Аксенов830, Владимов и я. Начали думать, кому показать. Показали Евтушенко. Евтушенко посмотрел и без всяких разговоров подписался. Но так, чтобы подпись стояла первой, – Женя же не мог быть не первым. Мы старались собирать подписи людей «с именами» – они были менее уязвимы. Подписался, скажем, парень из редакции «Знамени» – на него потом в редакции накинулись: да кто ты такой, куда ты лезешь, там знаменитости, а ты кто? Хочешь, чтобы мы тебя уволили? В общем, старались давать письмо для подписи тем, кто мог рисковать.

Я был категорически против того, чтобы давать Андрею Вознесенскому – Андрей был выдвинут тогда на Ленинскую премию, и я считал, что это важно, это укрепит его позиции. Думали, как лучше, – не надо искушать, не дадим Андрею, будто этого письма нет… Но тайны не вышло, Андрей про письмо узнал и прибежал просто в ярости: как это так, почему вы не даете мне подписать? И подписал… (цит. по: И. Вирабов. Андрей Вознесенский. С. 368).

Все те, кто имеет касательство к присуждению Даниэля и Синявского к заключению, будут справедливо наказаны. Однако я надеюсь, что моя просьба, как незаинтересованного лица, будет принята. Если судья будет осужден на 5 лет, прокурор – на 4 года, а свидетели Кедрина и Васильев исключены из Союза советских писателей, то, по моему мнению, цели советского судопроизводства восторжествуют (Цена метафоры. С. 467).

Деловые и профессиональные качества Синявского – блестящие… Два года он читал лекции в МГУ, пользовался большой популярностью. Вначале первые лекции я просматривал, потом понял, что это уже не нужно. Я почувствовал, что пришел лектор сильнее меня. У меня было такое ощущение… ну вот в сказке есть такая ситуация: курица вывела на берег своих цыплят, и вот один из них, на вид нескладный, бросился в воду и поплыл, как утенок. Но, как помните, гадкий утенок потом развернулся в лебедя…