Ноги у него подкашивались, он готов был заплакать от нестерпимого одиночества, как вдруг откуда-то снизу послышался глухой голос:

— Я здесь!

— Где это здесь?

— В яме. Я провалился.

— В прямом смысле слова?! — ахнул Фило, вглядываясь в темное отверстие посреди тупичка, куда они невзначай завернули.

— Уж конечно, не в переносном, — отозвался Мате. — Я ведь не играю шекспировского шута.

Фило в отчаянии заломил руки. Он еще шутит!

— Какие там шутки! — вспылил Мате. — Человек провалился в глубокое средневековье, к тому же кто-то дергает его за штанину, а вы… Чем глупости болтать, помогли бы мне лучше выбраться отсюда.

— Сейчас, сейчас, — засуетился Фило, неловко топчась на краю ямы. — Дайте-ка руку! Так… Теперь подтянитесь. Еще немножко… Ай! Что вы делаете? Зачем вы втащили меня в эту дыру?

— Спросите у меня что-нибудь полегче, — покаянно пробормотал Мате, заботливо помогая товарищу подняться после падения.

— Проклятая полнота! — причитал Фило. — Если уж я не смог вытащить из ямы вас, так кто же вытащит меня?! Ничего не поделаешь, придется нам немедленно сесть на диету.

— На что сесть? — не понял Мате.

— На диету. В восемь часов утра — стакан воды. В десять — тертое яблоко. В двенадцать — немного сырой капусты и так далее и тому подобное. Ничего мучного. Ничего жирного. Ничего сладкого. Иначе торчать нам здесь, пока не придет какой-нибудь чемпион по штанге.

— Ой! Ой-ой-ой! — вскрикнул Мате.

— В чем дело? — спросил Фило. — Вам не нравится моя диета? Могу предложить другую. В восемь утра — чашка чая без сахара. В десять — сырое яйцо…

— Да отвяжитесь вы со своей диетой! Кто-то пребольно ущипнул меня за ногу.

— Ох! — в свою очередь вскрикнул Фило. — И меня тоже.

— Безобразие! — негодовал Мате. — И какой дурак выкопал эту яму? Ну, попадись он мне только — уж я ему покажу!

— Боюсь, что этот дурак — я, — донеслось сверху, и в яму заглянула голова в войлочной шляпе. Потом голова исчезла, и вместо нее появилась лестница.

Мате так ей обрадовался, что, выбравшись на свет божий, тут же забыл о своей угрозе.

— Клянусь решетом Эратосфена, вы добрый человек, — сказал он, пожимая руку мужчине лет пятидесяти, плотному, медлительному, похожему на садовника в своей холщовой, до колен, складчатой блузе.

— Что вы! — сконфузился тот. — Я всего-навсего сын доброго человека. Меня так и зовут: Сын Добряка.

— Оригинальное имя. — Мате неловко кашлянул. — А я вот назвал вас… в общем, не слишком-то вежливо.

— Полноте, — спокойно возразил Сын Добряка. — Я не в обиде. Иногда я и сам себя так называю…

«А он с причудами! — подумал Фило. — Какие, однако, интересные у него глаза. Близко посаженные, пристальные и в то же время рассеянные. Глаза человека, поглощенного своими мыслями…»

— Добрейший Сын Добряка, — сказал он, — не объясните ли, для чего вам понадобилась эта яма?

— Яма? — переспросил тот, словно просыпаясь. — Ах, яма… Я вырыл ее для кроликов.

Мате засмеялся. Так вот кто обглодал его джинсы!

Сын Добряка окинул Мате своим пристально-рассеянным взглядом, как бы желая выяснить, что именно тот называет джинсами, и тут только заметил следы мела на непривычной для него одежде. Он сочувственно улыбнулся: синьоры с карнавала! В таком случае, не пожелают ли они зайти к нему, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок?

Синьоры, разумеется, пожелали и без лишних слов последовали за своим гостеприимным спасителем.

Вдруг под ноги Мате подвернулось что-то мягкое. Раздался отчаянный визг, и долговязый математик отскочил как ужаленный.

— Не бойтесь, — сказал хозяин, — это кролик.

— Опять кролик? — опешил Мате. — Разводите вы их, что ли?

Сын Добряка помолчал, будто сам еще не выяснил, разводит он кроликов или не разводит.

— Ну нет, — сказал он наконец, — они сами развелись. Года два назад нам подарили пару кроликов. Дети не захотели с ними расставаться и… В общем, сами видите, что из этого получилось.

— Ясно, — кивнул Мате. — Кролики быстро разводятся.

Тут снова раздался визг. На этот раз на кролика наткнулся Фило.

— Странная порода, — проворчал он, — кролики-самоубийцы. Так и кидаются под ноги.

— Просто они не научились еще бояться людей, — возразил Сын Добряка. — Наверное, потому, что у меня их никто не обижает.

— Вы что-нибудь понимаете? — шепотом спросил Мате у Фило.

— Только то, что мы уже в его владениях и отдых не за горами.

Фило не ошибся. Сын Добряка подвел их к небольшому приветливому дому и распахнул перед ними дверь.

На ловца и зверь бежит

Их отвели в небольшую комнату с голыми, чисто выбеленными стенами, высоко прорезанным окошком и каменным полом. Здесь, по очереди поливая друг друга водой из кувшина, они смыли с себя следы карнавальной передряги и кое-как привели в порядок одежду.

Вскоре, освеженные и преисполненные любопытства, они очутились в другом, на сей раз обширном помещении, где по стенам тянулись полки, уставленные великолепными вещами.

У Фило глаза разбежались. Чего здесь только нет! Медные блюда, изукрашенные восточными письменами и замысловатыми рисунками, длинногорлые серебряные кунга́ны[25], бронзовые и мраморные светильники, статуэтки из терракоты и слоновой кости… О, да тут редкости со всех концов света! Вот эта собака из черного камня — конечно же; египетский бог Анубис…

— Я и в самом деле привез ее из Египта, — подтвердил хозяин, польщенный вниманием к его коллекции. — А эту вазу — из Греции.

Фило с видом знатока осмотрел красноватый сосуд, опоясанный черным орнаментом. До чего красив! А тот кувшин, очевидно, из Сирии… Стало быть, Сын Добряка и в Сирии бывал?

— Приходилось, — односложно отвечал тот.

— Я вижу, легче назвать страну, где вы не были, нежели перечислить те, где были, — любезно заметил Фило, тщетно гадая, кем может быть этот застенчивый увалень.

Сын Добряка признался, что путешествовал и впрямь порядочно. Особенно по Востоку. Отец хотел сделать из него образованного купца. А для купца важнее всего хорошо считать. Вот старый Добряк и отослал сына в чужие края — изучать счет.

— Выходит, мы с вами родственники, —