Дурачки и дуралеи,

 Вы совсем не так уж плохи,

 Многих умников добрее!

 Губы в сале у монашка,

 С виду ж постник и смиренник.

 Дурень рад бы съесть барашка,

 Да постится век без денег.

 Эй, шуты и скоморохи,

 Дурачки и дуралеи,

 Вы совсем не так уж плохи,

 Многих умников честнее!

 В замок взят дурак для смеха.

 Он синьора забавляет,

Только кто кому потеха,

 Кто при ком шута играет?

 Эй, шуты и скоморохи,

 Дурачки и дуралеи,

 Вы совсем не так уж плохи,

 Многих умников мудрее!

Кончив петь, жонглер сделал сальто и с последним ударом бубна очутился на земле. Однако долго ему на ней пробыть не пришлось: восхищенные зрители подхватили его и принялись качать.

— Молодец, жонглер! — кричали ему. — Браво!

Но больше всех надрывался Фило. Мате смотрел на него с недоумением: можно ли так неистовствовать?

— Не мудрено! — оправдывался тот. — Ведь это талант! Понимаете, настоящий талант…

— Я понимаю только одно, — сказал Мате, — из-за ваших воплей на нас обратили внимание.

Фило повернул голову и обмер: на него уставилась ощеренная волчья пасть.

— Поглядите-ка на них! — сказал «волк». — Я таких ряженых сроду не видывал. Эй, красавчики, вы кем нарядились?

Филоматики растерянно переглядывались.

— Э, да они, никак, немые, — издевательски продолжал «волк». — Сейчас мы им языки поразвяжем.

— Стойте! — вмешался «барашек», который тоже оказался рядом. — Уж не генуэзцы ли к нам пожаловали?

— Генуэзцы, генуэзцы! — зашумели кругом. — Эй, баран, беги за стражей, а уж мы их покараулим, голубчиков.

Тут уж Мате не на шутку струхнул.

— Погодите, друзья! — отчаянно завопил он. — Какие мы генуэзцы? Мы ученые!

Лучше бы ему помолчать!

— Ах, вот оно что, они ученые! — злорадно загалдели в толпе. — Уж не из Ослании ли? А может, из Болвании?

— Да что там разбираться, — рассудил «волк», — качай их, обсыпай мелом! Да погуще — пусть знают нашу щедрость!

Спустя мгновение бедных путешественников было не узнать. Выбеленные с ног до головы, они походили на мельников или на снежного человека, если только такой существует. Но тут, на их счастье, снова запел жонглер, и все невольно обернулись в его сторону. Передышка была короткой, и все же она решила исход дела.

— Бежим! — шепнул Мате.

И друзья изо всех сил пустились наутек.

В яме

Они бежали, петляя по переулкам, то и дело спотыкаясь и подбадривая друг друга. Как сквозь сон, долетали до них крики и улюлюканье. Но постепенно они затихли, и на пустынной, захолустной улочке беглецы рискнули, наконец, остановиться.

— Фу-у-у! — в изнеможении выдохнул Фило, обтирая лицо платком. — Ну и заварушка! Никогда не испытывал ничего подобного.

— А всё ваши неуместные восторги, — попрекнул Мате.

— Вы тоже хороши. И дернула вас нелегкая сболтнуть, что мы ученые…

Мате сознался, что это не самый остроумный поступок в его жизни. Зато средневековый карнавал раскрылся ему во всей красе.

— И как, нравится? — иронически поинтересовался Фило, выколачивая из себя тучи белой пыли.

— В общем, неплохо. Только не все понятно. Что, например, означает это чрезмерное прославление шутов и дураков? Послушать вашего жонглера, так дураки — соль земли. А что говорит Омар Хайям? Он говорит: «Водясь с глупцом, не оберешься срама».

Фило предостерегающе поднял палец.

— Осторожно, предубеждение! Дурак дураку рознь. Иной дурак на поверку честен, храбр, готов рисковать жизнью за доброе дело и к тому же вовсе не глуп. Заметьте: дураком его называют злыдни, живущие по закону: всё для себя и ничего для других.

— А ведь верно, — раздумчиво согласился Мате. — Вот и в народных сказках герой сплошь да рядом сперва дурачок, а под конец — добрый мо́лодец.

Фило нашел, что пример отличный, но тут же заметил, что их можно привести куда больше. Шут, дурак, безумец — образы эти постоянно встречаются не только в устном народном творчестве, но и в прославленных произведениях литературы. Иные литературные герои придуриваются совершенно сознательно. Вот хоть бравый солдат Швейк. Кто он? Идиот, как называет его поручик Лука́ш, или умница?

— Ни то, ни другое, — сказал Мате. — Швейк — умница, прикидывающийся идиотом. Это дает ему возможность излагать свои мысли без оглядки на бога и короля. Способ вполне подходящий для персонажа комического.

— Только ли для комического? — возразил Фило. — Безумцем прикидывается и трагический Гамлет. Не для того ли, чтобы противопоставить свое ложное безумие ложной мудрости придворных льстецов?

Они снова побрели куда глаза глядят.

— Ложное безумие против ложной мудрости… — задумчиво повторил Мате. — Но ведь именно это мы только что видели на карнавале!

Фило удовлетворенно вздохнул, как учитель, который незаметно подвел ученика к верному выводу. Дошло наконец! Между прочим, пора бы уж Мате знать, что карнавал в средние века играл совершенно особую роль в жизни.

— Почему же особую? — удивился тот.

— Сразу видно, что вы никогда не были средневековым человеком. Да ведь он совершенно задавлен сословными и религиозными предрассудками! Карнавал — единственное место, где он не чувствует себя скованным. Только здесь в полной мере проявляются его юмор, изобретательность, естественное стремление к свободе, радости… Чувство собственного достоинства, наконец.

— Иначе говоря, карнавал для него — что-то вроде отдушины?

— Вот-вот. Единственная возможность побыть самим собой.

— Как говорится, смех — дело серьезное, — пошутил Мате.

— И весьма! Неспроста образ шута занимает такое важное место как раз в самом нешуточном литературном жанре — в трагедии. Возьмем знаменитых шутов Шекспира. Какого глубокого смысла полны подчас их дурашливые песенки и остроты! Сыграть шекспировского шута — значит, прежде всего, сыграть роль философскую. А это не всякому под силу. Тут недолго и провалиться. Вот, помню, шел спектакль…

Фило пустился в воспоминания и говорил, говорил, пока не ощутил непривычную пустоту рядом. Он обернулся — Мате исчез!

— Мате! — встревоженно позвал он, сразу почувствовав себя беззащитным и затерянным. — Мате, где