— А с другой стороны, он несчастный человек. У него никого, кроме нас, нет. Жалко его.

Так всю жизнь и прожалела. Отец ни разу у нее прощения не попросил. У него принцип — никогда ни перед кем не извиняться. Он гордый и вообще всегда прав.

Звонки домой душу травили. Маму не спасешь, она из тех утопающих, которые делают вид, что плавают. А может, и правда это способ существования?

Теперь этот тихий кошмар живет только в телефонной трубке. Так уже было — когда она сбежала к Аньке, когда за Витю выскочила, когда к Вадиму перебралась. Но каждый раз жизнь возвращала ее в исходную точку — домой.

Сейчас — всё. Ничто ее туда не вернет. Ничто не вырвет ее из этой радости: быть там, где хочешь, с тем, с кем хочешь. Ничто не выудит из паутины улиц с дивными, странными названиями — как-то искала Новый мост и оказалась на улице Сухого Дерева; бродила по кварталу Марэ, отводя глаза от однополых парочек, оккупировавших террасы кафе, и наткнулась на улицу Плохих Мальчишек; а недалеко от кинотеатра, где смотрели с Корто «Говори с ней», набросала в блокноте улочку Радуги. Гулять начала, едва потеплело. И казалось, что город мягко подшучивает над ней: возле монпарнасского кладбища она обнаружила Адов проезд, а недалеко от Восточного вокзала — Райскую улицу; отсюда дотопала до улицы Бога и была разочарована: Бог оказался всего лишь генералом, героем битвы 1859 года при Сольферино. Подойдет такой генерал, протянет руку: «Бог. Очень приятно»… Отыскала два тупика: Сатаны, в двадцатом округе, и Двух Ангелов — недалеко от бульвара Сен-Жермен. Шла без карты и попадала на улицы Обезьян, Ножниц, Камушка, Деревянного Меча или Кроличьей Мельницы. Но самым любимым названием оставалось это: улица Золотой Капли в шумном квартале Барбес. И прошлое, которым дышала телефонная трубка, казалось немыслимым, невыносимым. Ее будто болтало, болтало по морю и наконец прибило к этому городу, к этому человеку. А все прочее осталось на другом конце земли, забылось, ее там больше нет.

— Я же тебе говорила, что послала рисунки Матьё! Не слушаешь никогда.

Ага, так и поверил. У них, похоже, виртуальный флирт. От Матьё можно ожидать.

— Ладно.

— Что — «ладно», с трагизмом в голосе? И нечего в моем компьютере копаться.

— Во-первых, никакого трагизма, а во-вторых, не ты клянчила программу с болванками писем?

Надоело ей в книжном, прочь порывается: решила мотивационные письма рассылать во все концы. Сама, правда, не знает в какие.

Мэйл от Матьё смотреть не стал. После того, как ознакомился с дневником Марго с пятью страницами про итальянца, до рвоты откровенными, — всё. Не хочется никуда нос совать. Веры их сестре не было и не будет, так зачем принюхиваться? Само всплывет.

Кстати, у Марго, как и у Маринки, плохо получалось врать. “Honey, — сюсюкала, — I love you too much… look at me, honey”, — и в глаза заглядывает, ну ясно — что-то не то. И это слащавое “honey” — через слово, и дешевое “love”, которое сам выдавить не мог, на “like” только хватало. После истории с итальянцем за руку ее не поймал, но она явно флиртовала — когда в юридической конторе стажировалась, и в универе у нее ходил хмырь в приятелях.

Да итальянской истории было достаточно. Тогда и купил «Американку в Италии» Рут Оркин — фото метр на полтора, — то ли Марго куснуть хотел, то ли и правда заворожила эта фотография.

Идет там себе мамзель по площади, вдоль здания с массивными колоннами, красивая, высокая, худая, волосы на пробор посередине. Платье длинное, с неглубоким вырезом. Сандалии. Лицо ее всегда притягивало… лицо Мадонны. И вокруг — десятка полтора самцов, итальянцев, зубоскалов. Смеются, улюлюкают, а она топает, как сквозь строй, в сумочку вцепилась. Это фото прославило Рут Оркин, ее визитной карточкой стало. Более полувека с тех пор прошло — все участники уже старцы: маразм, альцгеймер, лекарства, неблагодарные дети; а кого-то и червячки съели. Фотография постановочная (красотка — модель Джин Аллен, подруга Оркин), но сценка не выдуманная, а подсмотренная.

Тогда, после Большой войны, американцы ломанулись в Европу. От Италии они без ума, но по-итальянски «донт спик». А итальянцы «нон парлано инглези». И вот краля на свою голову спрашивает дорогу у парня, заводящего мотороллер. Самцы окрест оживляются и интересуются, чего хочет синьора. «Конечно, меня!» — заявляет хозяин мотороллера. Мужички гогочут, а американка готова сквозь землю провалиться. Дурочка, не понимает природу смеха этого — да просто она слишком красивая и чужая. И недоступная. А ее страх выглядит как высокомерие. Мужик, когда не может получить, либо злится, либо глумится.

В то время такой ему и казалась Марго: далекой. Недавно он еще был в Москве: общага, разруха, талоны; наблюдал драку двух теток из-за пачки макарон. Когда из самолета вышел в Экс-ан-Провансе — новость накрыла: в Москве путч, танки, Ельцин грозит Белому дому кулаком. В газетном киоске каждый день пробегал глазами «Монд» — покупал, если о России писали, иначе жалел франков. Он волок за собой свою историю, он словно в коконе жил в новой стране. Все думал: придется возвращаться к казахам или здесь удастся зацепиться? Пока размышлял, появилась Марго: настоящая американка (образ врага еще маячит на краю сознания), проблемы — все с жиру, говорит о них с серьезным видом, три четверти в речи непонятны. Рассказывает про фильмы, которых не видел. После еды сладко рыгает — у них это принято, у американских плебеев. Длинные темные волосы — снимет заколку, тряхнет ими — рассыплются по плечам. Ну и это: первая, с кого кофточку стащил. Так и не ставшая близкой. Неверная. «Американка в Италии» — приятно воображать Марго на месте этой девчонки, напуганную Марго, которую вышучивают. Слишком часто представлял себе, как она тащила в свой дешевый отель похотливого итальяшку.

— Корто… ревнивый Корто… — Маринка встала за спиной. — Посмотри на меня…

Наклоняется, в глаза пытается заглянуть. Ну, все ясно.

Шестое февраля, пятница. Закончилась первая пара, когда позвонил Воробушек:

— В Москве взрыв в метро…

Четыре десятка погибших. Франция выясняет, были ли среди пассажиров проклятого вагона ее граждане, и осуждает террористов. Жоэль растерян:

— Я всегда был на стороне Чечни, но сейчас…

— Психопатов всюду полно, — пожимает плечами Марьон.

Сотрудница в книжнике, Вера, москвичка, полдня названивала ближним и дальним. А ей, Марине, совсем не о ком в столице побеспокоиться. За год ни с кем не сошлась… только «англичанку» было бы жаль, если что. Знала, что тяжело Марине приходилось, — за уроки брала копейки, а учила на совесть. Но не звонить же: «Кэтрин, вы живы?» Да и где она, эта Кэтрин, — может, давно в Англии или Америке, наверняка при таком имени у нее двойное гражданство.

Странно: когда в ноябре на корабле “Queen Mary” обрушилась лестница — жалость за сердце не схватила. А тут — все думалось о людях, оказавшихся в вагоне с психом, взорвавшим себя. Кто-то последним вбежал в поезд, радовался, что успел… А кого-то дома — на полминуты — кот задержал: повис на шторе, орал. Жизнь хозяину спас. Не любила Марина Москву (вернее, не смогла полюбить), но ощущение беды не отпускало: сколько там таких, как она, девчонок из провинции, ищущих счастья, — они-то и ездят в метро…