Марина попрощалась только с Жоэлем, Марьон и Пьером, всю толпу не перецелуешь, на такое лишь француженка способна.

По дороге домой думала — какая-то она была не «своя» на этой тусовке. Вышла со станции, а тут молодежь местная, африканская, штаны мешком: человек пятнадцать. Протрусила мимо с замиранием сердца: да, куда ни глянь, всюду чужая.

А для Дениса, что — своя? Спросила: «А будь у меня уже ребенок?» — налетела на ответ: «Я к тебе не подошел бы». Кого-то принимают — больными, детьми увешанными, бездарными, злыми. А ты беспроблемной должна быть.

Мама тоже поначалу беспроблемную изображала. Отец курил — на лестницу не гнала, окна зимой распахивал — молчала, мерзла. По дому все сама делала. Вырастила упыря. Теперь у нее с бронхами проблемы, а он смолит одну за другой. В комнату к себе не пойдет — ему на кухне надо. То есть как он за сигарету — маме следует с кухни выбегать. И все вокруг него должно вертеться, а кто ему поперек — тот нежить.

Корто, конечно, не такой. Но Воробушек, как услышал эту фразу «про ребенка», в ужас пришел — он-то мечтает мать-одиночку осчастливить. «Твой Денис — горбатый, его только на том свете вылечат». Альберто как подружка, вот с Марьон так не пооткровенничаешь. «Еще бы. Француженка же! — прокомментировал Альберто. — Они такие… икебаны». — «Почему — икебаны?» — «Красивые, но сухие», — Воробушек снял с огня кастрюльку, слил чай с молоком в чашку.

Вернулась от Альберто взъерошенная: наоткровенничалась. Корто видит — что-то не так, но ни в жизнь ничего не спросит. Бросила сквозь аквариум: «Ты хоть меня любишь?»

Взял яблоко из корзинки. «У тебя пээмэс?» — яблоко хрустнуло. Остаток вечера молчали, а как время ко сну, Корто окопался под одеялом и затих. Лежала, смотрела в квадрат окна, луны не было; ни луны, ни дождя, одни бесплодные тучи.

И так тоскливо стало. Ведь думала: ты там, где хочешь, ты с тем, с кем все насовсем, надо лишь приручить его, приучить к себе, один плюс один когда-нибудь станут равны двум. Но теперь поняла: не станут. Корто никогда не будет по-настоящему близким. И любовь его — просто сухая икебана.

Раз пять письмо переписывал. Вопросов на английском набралось с десяток, но все банальные. По мере вычеркивания остался один: «Хау ар ю, Катья?» Хотел и его изъять, но повода к ответу не осталось бы.

В конечном варианте письмо гласило: «Привет, Катья! Меня зовут Альберто. Я француз. Я друг Марины. (Дальше шло “хау ар ю”.) Я хочу побольше узнать о тебе. Я люблю путешествовать и читать, также люблю музыку (подумал и приписал: “и живопись”). Я знаю, что ты любишь играть на пианино, Катья. Напиши мне о себе, Катья. До скорого. Альберто. P.S. С Новым годом!» Марина сказала, что у русских случился old new year, не понял, он все-таки старый или новый, темное дело.

Фотографию просить не стал. Решил применить тактику непреследования. Ты не бежишь за женщиной, вывалив язык и потея, а прогуливаешься в стиле Дениса, руки в карманы, только краем зрения следя за объектом. Тебе вроде бы все равно.

Прием работает, проверено на Марине. Пожаловалась: «Не могу Дениса поймать… Мне его не хватает, я даже при нем по нему скучаю». М-да… Еще Маркес писал, что худший способ скучать по человеку — это быть с ним и понимать, что он никогда не будет твоим. Но ведь не уходит она от него. А почему? Потому что он ее не преследует.

Яснее стала ситуация с Ольгой. Строчил ей мэйлы каждый день, звонить пытался, да у нее с английским беда. Цветы послал на день рождения. В Белоруссию потащился. И что? А перестал ее донимать — уже четыре письма получил плюс открытка новогодняя, итого пять.

Избавляться надо от хватательного рефлекса — видно, генетического. Матушка как вцепилась в своего итальянца, так у нее судорогой пальцы и свело, и не только пальцы, но и мозги. Она с какого-то перепугу решила, будто он смертельно влюблен и быстро поймет, что жить без нее не в состоянии: прискачет обратно, изорвав брачные узы на родине. Итальянец нашептал ей, невинной, с вагон — всему поверила: долго голодала, а тут нога баранья с ароматной корочкой. И все же голову надо иметь…

Ужасающие подробности материнской глупости однажды всплыли. А то он гадал: почему мать, которая даже в Мадрид ни разу не выбралась, вдруг подхватила двухлетнего сына и ломанулась в неизвестность, в чужую страну, зачем? Под кроватью в коробке лежат два учебника — французского языка и итальянского. Мама над ними регулярно засыпала.

Да… надо постараться, чтобы сыскать вторую такую… как бы сказать… неразумную сеньору. Понять, из каких соображений Флорентина покинула родную сторонку, трудно было бы даже психоаналитику.

Какая муха ее укусила? Поехала к Воробью якобы подружке с переездом помогать. И Воробей что-то ей заявил, диагноз поставил; своей бы жизнью занялся — нет, в чужую лезет. Пришла, глаза как два полтинника, интересоваться начала — кто там кого любит. Полюбопытствовал, не синдром ли у нее по женской линии ежемесячный. Все, вбил гвоздь себе в крышку гроба — весь вечер молчит за аквариумом, но буквально слышно: кипит, разве что пар не идет.

Спать легли — отвернулась, вся в думах. Доразмышлялась до слез в три ручья. Не стал ей мешать, они явно в бельишке покопались, нашли главного урода. Надо полагать, Воробью в поездке не так комфортно было, как хотелось. Не во всем ему потакали.

Поревела, подождала реакции, повернулась, вид трагический: «Зачем я тебе?» Ответил как есть: «От тебя света прибавляется в парижской серости». Сильнее заревела, не поймешь. Правда, быстро сошла на нет. Молчали. Стал в сон проваливаться, как она заговорила. У нее, поди ж ты, страхи разные — сперва муж ушел, после любовник сбежал, адреса не оставил. С лучшей подружкой Аней тоже сложности, у них то ли любовь была, то ли дружба в художественном преувеличении. Как результат — Маринка привязаться боится (а кто не боится?), что бросят ее — боится, что не любят — боится, словом, сидит в темной комнате, а в каждом углу по мохнатому пауку размером с лошадиную голову. И углов много, комната нестандартная.

Ну и какую бумажку ей представить, чтобы знала — нужна она в этой квартире? Пошутил: «Ты тут персона номер один, тортилы без тебя сдохнут от голода». Вскинулась: «А ты? Ты не сдохнешь?» Прошло то время, вырос, панцирь черепаший нарастил. Ответил: «Я? Не-е. Просто стану чуть грустнее».

Понятно, такой ответ разве может удовлетворить? Надо ведь, чтобы руки к потолку воздевал, волосы клоками вырывал. Чем нелепее и театральнее, тем больше доверия.

Но сменила гнев на милость. Наутро принялась повествовать про разбор полетов в школе — ее и какого-то Жоэля похвалили, Марьон заставили переделывать, колумбийца Виктора отчитали… Слушал вполуха, тут она говорит: «Повтори последнюю фразу». И началось: «Не буду ничего рассказывать, тебе на все наплевать». Ни людей этих не видел, ни картинок — какое до них может быть дело? Компьютер барахлит — вот на что не наплевать. Последнее время информатика затянула. Жаль, когда в универ поступал, не подумал сунуться на факультет кибернетики — профита от такого образования побольше, чем от биологии.