И вот мы сидим на кушетке, я делаю вид, что смотрю фильм, а сама гляжу на Эшлинг, и она улыбается, и глаза у нее глуповато-мечтательные. Чувствую, за нами следит Джун. Интересно, понимает ли она, как мало значит для меня это удивительное создание? Как мало значит кто-либо другой?

Эван поворачивается к Джун.

– А ты видела другие его фильмы? – Он кивает в сторону экрана. Джун качает головой. – Они классные. Тебе должны понравиться.

Похоже, он на нее запал. Жаль, хотя и приятно. Я немного ревную, но это всего лишь инстинкт.

Откидываюсь на спинку и перестаю смотреть на экран, забываю о времени.

Фильм скоро кончится. Джун не по себе – ощущаю ее неудобство как свое. Ее мучают вопросы: что будет сейчас, что потом, кто эти люди. Вопросы роятся в ее милой головке. Она нужна мне, чтобы не бояться. И верить, что все в порядке. Ради нее я должна быть стабильной, хотя, если честно, я в ужасе.

То, что выглядит прочным, на самом деле сделано из тончайшего стекла. То, что выглядит крепким, в любой момент может хрустнуть и превратиться в прах. Так тяжело жить, веря в это, но это правда. Намного лучше обманывать себя, но я не умею. Знаю, как быстро все уходит и как трудно вернуть все назад. Нужно сжать челюсти до боли, смолоть песок между сжатыми зубами в горячем, как огонь, рту, потом подождать, пока песок расплавится, и выплюнуть стекло. Построить все снова.

Делия, дыши глубже.

Нужно помнить, что я собой владею. Нужно перестать бояться. Скоро мне придется ее кое о чем попросить. Это следующий шаг. Но пока еще рано.

Конец фильма. Себастьян поднимается и достает коробку печенья, как всегда. За день он съедает целую коробку, забивая себе в глотку печенье, потому что внутри у него злобная пустота, как и у всех нас. Он постоянно голоден. Что ему на самом деле нужно? Набивает желудок сладким, но не толстеет, а тянется вверх, хотя и так уже высоченный, а ему всего восемнадцать, если верить удостоверению личности. Но все документы говорят разное, и все врут. Скоро и у меня будут документы. Пока что их нет. Я никто. Мне это нравится.

Эван наливает всем мятного чаю, щедро сдабривает ложками меда. А я хочу выпить текилы – ощутить, как она обжигает язык, жидким огнем проскальзывает в горло и согревает лицо. Нет, сейчас нельзя. Нельзя, когда Джун рядом. Мы с Эшлинг выпьем позже, когда останемся наедине в своей комнате. У нее есть бутылка дорогущего джина. Она заливает его в меня. Не люблю дорогой алкоголь. Слишком мягкий. Лучше, когда пожестче. «В другой раз купи мне бухла подешевле», – сказала я ей. И она обиделась. Но ведь она же за него не платила.

Просто стащила бутылку из бара, когда мы зашли туда, чтобы воспользоваться туалетом. Эшлинг тащит все подряд – что надо и не надо. Шелковый шарф с ручки женской сумки, дорогую губную помаду из сумочки, которую выбросила, даже не попробовав. Сотовые телефоны, сережки. Эшлинг нужно все – особенно то, что ей не принадлежит. Может, именно поэтому я ей так нравлюсь.

Пока что все чисто и уютно. Знаю, Джун это нравится. Но глаза у нее бегают, значит, она нервничает, ищет опасные знаки, даже если сама этого не осознает. Все время всего боится, даже не знает, что это такое – не бояться. Себастьян на нее смотрит. А она не замечает, даже забавно – замечает все остальное своими большими, круглыми, как у кролика, глазами. Но не подозревает, как часто на нее смотрят другие. Думает, она невидимка и на радарах ее не видно, но ошибается. Во всяком случае, кому надо, тот замечает.

Она даже не понимает этого, если я ей не укажу. Эшлинг и Эван обсуждают фильм. В голове у меня шум и в сердце тоже. Закрываю глаза, чтобы затормозить все внутри и отрубить внешний мир, чтобы их не слышать.

Джун сидит, зажав чашку с чаем в ладонях, и успокаивается. Она улыбается, глядя на них. Эван из кожи вон лезет, чтобы произвести на нее впечатление, распинается о других лентах этого режиссера, о символизме и о том, как он использует цвет. Эшлинг посмеивается над тем, что он говорит не «кино», а «фильм», «лента», и Эван делает вид, что сердится.

– Кино – это разговорное слово. Правильнее говорить «фильм» или «лента», то есть пленка, на которую кинокартина снята.

– Да хватит тебе выпендриваться, Эви! – Эшлинг пихает его локтем в бок. – Тоже мне киновод.

Парень закатывает глаза, будто удивляется ее тупости.

– То есть киновед, – уточняет он.

– Нет, ты именно киновод – тебе бы девиц по киношкам водить, – не унимается Эшлинг.

Эван хмурится, но я знаю: он любит, когда его дразнит Эшлинг или любая другая девчонка. Всем нам хочется именно того, чего хочется. Эвану явно не хватает женского внимания, а особенно – внимания Эшлинг. Дело в том, что десять месяцев назад, когда я еще не была с ними знакома, Эшлинг с ним перепихнулась, просто от широты души. Хотя мужской пол не жалует – по большей части. Впрочем, она спала с парнями и похуже, по неведомым ей самой причинам. А Эван тогда был еще девственником и поэтому пребывал в глубокой депрессии, скатывался в черную ямищу без дна. Кроме того, он был тот еще ботан в глубине души (он и сейчас такой же ботаник), да и одевался под стать (тут есть сдвиги в лучшую сторону). Эшлинг оказала ему любезность, потому что очень пожалела парня и надеялась: ему это поможет. И помогло.

Теперь Эван утверждает, что она ему словно старшая сестра. Тот еще извращенец: ведь он до сих пор ее хочет. А говорит так лишь для того, чтобы скрыть, что до сих пор в нее влюблен, хотя ни для кого из нас это не секрет.

Джун смотрит на них и улыбается, осторожно поддерживает разговор, так крольчонок выпрыгивает из-под кушетки.

– Ну, давай, Джей, скажи, на чьей ты стороне? – спрашивает Эван.

Джун смотрит то на него, то на Эшлинг, и говорит:

– Извини, приятель, но на этот раз я за дам.

Джун улыбается. И я тоже: знаю, так она говорит, когда на моей стороне.

Себастьян, как и всегда, молча наблюдает. Только на этот раз у него другой взгляд, не безучастный, а заинтересованный. Его глаза скользят по коже Джун – никогда не видела, чтобы он так на кого-нибудь смотрел. Я видела, как двуногие обалденной красоты, любого пола и размера бросались на него, а он хоть бы хны. Ноль эмоций. Нет, серьезно, он никогда ни на кого не западает. И никогда не улыбается. Себ и сейчас не улыбается. Но я впервые вижу, чтобы он так на кого-то смотрел.

«Ага! – думаю я. – Это не просто так».

А Джун, по обыкновению, ничего не замечает. Только если я скажу, она поймет, что к чему. Ведь это я сказала ей про Райана, когда он наблюдал за нами, а мы с ней шли на встречу с каким-то парнем, чьего имени я теперь не вспомню, который должен был нас отвезти хрен знает куда. Райан таращился на нас, на нее, следил за каждым ее движением. Я тогда взяла и шлепнула ее по заднице. «Знаешь за что? – спросила я, кивнув в ту сторону, где Райан все глазел на нас с открытым ртом. – Это он хотел бы быть на моем месте», – сказала я ей. Думала, это будет наша шутка – конечно же, он ей не понравится. Да кто он такой? Никто. Манекен из мяса, скульптура человека, вылепленная из мясного фарша. Но у нее дыхание сперло, что меня поразило. «Подожди, ты это про Райана Фиске?» И она слегка покраснела. Я думала об этом много раз, ведь к тому времени считала: знаю свою подругу настолько хорошо, что сюрпризы не предвидятся. Но люди, кем бы они ни были, могут удивлять. И все, что случилось между нами потом, меня тоже удивило.