– И что? Тебя устроит такой вариант? Как выдержит твоё самолюбие ту мысль, что я легла под тебя в уплату долга? – спрашиваю с издевательской усмешкой, хотя победительницей себя не чувствую от слова «совсем».

– Нууу, – тянет скучающе. – Я платил за секс и не раз. А тут мне заплатят. Почему бы и нет? Опыт же, – взгляд его плавно съезжает вниз, к моим ногам. Стойко выдерживаю нахальную усмешку, и Хаджиев вдруг резко поднимается. Идёт к окну быстрым шагом, там замирает. – А если серьёзно, Надь, то я тебе уже говорил. Я не отступаю от своих целей. Если я тебя захотел, то я тебя получу.

Продолжать этот разговор не собираюсь, ибо бесполезно. Не в досуг играть с ним в игру «Кто упрямее».

Захожу в спальню, беру пижаму и направляюсь в душ. Демонстративно прохожу мимо него, а после, закрывшись в ванной, прилипаю к холодной кафельной стене. Долго смотрю в одну точку.

Сделать, как советовал Радугин? Попросить у Хаджиева защиты? Думаю, он не откажет. Вот только и цену уже озвучил. А мне как-то не хочется быть перед ним в долгу. Менять Шевцова на Хаджиева – что шило на мыло. Проблема остаётся та же, только главный злодей другой.

Стаскиваю с себя мокрый от пота халат, швыряю его в стиральную машину. Включаю горячую воду и встаю под упругие струи. Раньше тёплый душ помогал расслабиться, сейчас – будто окаменела, ничего не чувствую от напряжения.

Опираюсь на стенку душа, крепко зажмуриваюсь. Внутри поднимается волна паники, и начинают дрожать руки. Я уже хорошо знакома с этим чувством. Славка называл его отходняком, хотя мы оба знали, что это ломка. Разумеется, не такая, как, скажем, у героиновых наркоманов, более схожая с похмельем. Но всё равно ломка.

В этот момент снова начинаю себя ненавидеть. Я должна держаться, быть сильной. Нельзя сдаваться, нельзя отдаваться во власть зависимости. Ведь я с этим борюсь всю свою жизнь. Из Мышки я превратилась в личность, сбросила с себя оковы, которые сжимали горло, доросла до уважаемого врача. И вот опять…

Самое паршивое, что там, за дверью ванной комнаты, ходит он… Мне не хочется, чтобы Хаджиев видел меня такой… Слабой и никчёмной, воющей внутри от страха.

Но он прав. В этот раз точно. Мне нельзя больше пить эти таблетки. Нужно завязать. Они больше не лечат.

Беру себя в руки, заканчиваю помывку и, надев пижаму (тёплую и совсем не сексуальную), накидываю сверху ещё и халат.

Выхожу из ванной комнаты и нахожу его на том же месте, что и раньше – у окна. Стоит, скрестив на груди руки и широко расставив ноги. Думает о чём-то.

Поздний вечер, пора спать. А я не могу лечь в постель, потому что он рядом. И вроде как не представляет опасности на данный момент, но всё равно не доверяю ему. Я ещё не забыла, как этот самовлюблённый павлин лишил меня работы. Просто потому что захотел и смог. Ох уж эти мажоры.

– Как себя чувствуешь?

– Отлично. А как я должна себя чувствовать? – нападаю первой, чтобы хоть как-то погасить гнев, что уже поднимает свою голову. – По-твоему, я должна свалиться на пол и захлебнуться пеной?

– Нет. Такое бывает при передозе.

– Надо же, какие познания. Увлекаешься наркотиками?

– Нет. Позволяю себе всё, кроме этого дерьма. Но видел наркоманов. Жалкое зрелище. – Я не вижу его лица, но представляю, как он сейчас кривится. – Никогда до такого не опущусь.

– Поздравляю, – ворчу злобно, потому что сейчас чувствую себя тем самым дерьмом. – Ты домой не собираешься часом? Мне просто поспать хочется.

– Ага. Я уйду, а ты опять колёс нажрёшься. Нет, кукла. Не прокатит этот вариант, – отвечает лениво. – Можешь ложиться, я буду здесь.

– Я на самом деле чувствую себя неважно. Простыла, видимо, – ну, а вдруг испугается вируса? Хотя, по логике, это вирус должен бы опасаться Хаджиева.

– Тебя просто ломает, – упирается пальцами, сжатыми в кулаки в подоконник, прищурившись, что-то рассматривает. – А у тебя райончик тут, оказывается, прегадкий. Алкаши бродят, братки вон какие-то, будто из девяностых сбежали.

По телу пробегает озноб, и я медленно приближаюсь к окну. Точно так же дядя Витя описывал тех, что приходили по мою душу…

Выглядываю в окно, для чего приходится встать рядом с Хаджиевым. Действительно, странная компания из нескольких человек мнётся у лавочки, рядом с детской площадкой. Их внешность трудно рассмотреть в освещении одного фонаря, но у одного в руках отчётливо вижу биту. Ох, не нравится мне всё это. А райончик, кстати, у нас тихий. И раньше этих мужиков я не видела.

– Знаешь их? – беззаботно спрашивает Саид, при этом поворачивает лицо ко мне. Чувствую его дыхание на своём виске, тут же разворачиваюсь и ухожу.

– Да. Любовники мои, – взбираюсь на диван с ногами, включаю телевизор с чётким намерением врубить на полную громкость какую-нибудь сопливую мелодраму. Чтоб с криками, слезами, обмороками и свадьбой ближе к завершению.

Хаджиев затихает, и я, продолжая переключать каналы, украдкой кошусь в его сторону.

Он снимает свою чёрную рубашку, швыряет её на кресло и остаётся в одной майке. Лопатки исписаны латынью, а на плечах какие-то узоры.

– Красивые тату, – вырывается у меня раньше, чем успеваю подумать. Ещё один замечательный эффект от сильных транквилизаторов – мозг отрубается на несколько суток.

– Мой брат Валид сделал свою первую татуировку в семнадцать лет. Отец увидел, взбесился. А я, увидев его реакцию, на следующий же день сбежал в Москву и расписал себе всю спину.

– Зачем? – забыв о телевизоре, поворачиваюсь к нему, а Хаджиев, наконец, отлипает от окна и закрывает жалюзи.

– Назло отцу.

– И как?

– Да никак. Он отправил за мной охрану, привезли домой. Отец спросил, зачем я сбежал, а я показал ему татуировки.

– И что он сказал? Отругал тебя?

– Нет. Он был недоволен, я увидел это по глазам. Но не сказал ни слова. Я часто его провоцировал. А он молчал. Хотя моим братьям за подобные поступки хорошо прилетало. Мог даже ударить. Но только не меня. Я думал, что ему наплевать на внебрачного сына. Из-за этого бесился и продолжал злить отца. Но он ни разу не упрекнул меня ни в чём. До сих пор ни разу, представляешь? Даже когда я приказал поджечь дом своего брата и его склады. Я много дерьма наворотил. А Саид-старший будто онемел.

– Я думаю, дело не в том, что он тебя не любит. Скорее, наоборот.

Саид прошел к дивану и присел рядом, закидывая руку на спинку прямо над моими плечами. Снова ощутила его запах, немного отодвинулась. Я сейчас слишком уязвима, слишком чувствительна, а он нарушает моё и без того хрупкое личное пространство.

– Я это уже понял. Только дело не в том, что я самый любимый сын. А в том, что он чувствует свою вину передо мной и моей матерью. Это разные вещи.

– Тогда почему ты не попытаешься простить его? Ведь он сам себя простить не может, а это хуже всего. Он сам себя наказал. Возможно, если бы ты простил его и сказал об этом, ему стало бы легче, – даже не заметила, как включилась в работу.