вскрикнул, а вся троица повернулась и пошла прочь. Возможно, они направятся прямо в Ливийскую пустыню и будут идти, пока не достигнут далекого морского берега. Покачав головой, Гудфеллоу взглянул на девушку. Взял ее за руку, и они двинулись к фаэтону. Разумеется, шестнадцать лет спустя он был в Сараеве, в толпе, собравшейся, чтобы приветствовать эрцгерцога Франца-Фердинанда. Поговаривали о покушении, об искре, из которой разгорится апокалипсис. Гудфеллоу должен был находиться там и, если удастся, предотвратить и то и другое. Он был теперь сутулым, потерял половину волос. Время от времени он пожимал руку последней из покоренных им особ – блондинке-барменше с усиками; она описывала его подружкам как простодушного англичанина, который не слишком хорош в постели, зато не жаден.

Секретная интеграция{142}

На улице шел дождь, первый дождь в октябре, на исходе сенокосной поры, осеннего великолепия и той прозрачной ясности последних ведренных дней, которая еще несколько недель назад манила жителей Нью-Йорка, толпами устремившихся на север, в Беркширские горы, чтобы поглазеть на залитое солнцем разноцветье деревьев. Сегодня же была суббота и дождь – самое неприятное сочетание. Тим Сантора сидел дома, дожидаясь десяти часов и размышляя о том, как улизнуть на улицу, не попавшись на глаза матери. Гровер назначил встречу на десять утра, и не прийти было нельзя. Тим, свернувшись калачиком, устроился в старой стиральной машине, лежавшей на боку в кладовке; он слушал журчание стекающей по желобу дождевой воды и разглядывал бородавку на пальце. Бородавка появилась недели две назад и никак не проходила. На днях мать водила его к доктору Ленитропу. Доктор намазал бородавку какой-то красной мазью, выключил свет и сказал: «Ну-с, посмотрим, что будет с бородавкой, когда я зажгу мою волшебную фиолетовую лампу». Вид у лампы был не очень-то волшебный, однако, когда доктор ее включил, бородавка засветилась ярко-зеленым цветом. «Прекрасно, – сказал доктор Ленитроп. – Зеленый. Значит, пройдет сама, Тим. Совершенно точно». Но, когда они выходили, доктор, понизив голос до шепота, к которому Тим научился прислушиваться, сказал его матери: «Суггестивная терапия помогает в половине случаев. Если бородавка в ближайшее время не пройдет сама по себе, приведите его еще раз, и тогда попробуем жидкий азот». Вернувшись домой, Тим сразу побежал к Гроверу, спросить, что значит «суггестивная терапия». Он нашел его в подвале, где Гровер занимался очередным изобретением.

Гровер Снодд был чуть постарше Тима и считался гениальным ребенком, правда с некоторыми оговорками. Он был юным гением, не лишенным недостатков. Например, его изобретения не всегда работали. А в прошлом году он подрядился делать домашние задания всем подряд, по десять центов за каждое. Однако, как уже нередко бывало, попался на собственной неосторожности. Взрослые неким образом (по словам Гровера, с помощью «графика», показывающего, насколько хорошо каждый может учиться) вычислили, что за успехами закоренелых двоечников и троечников стоит именно он. «Против закона средних чисел не попрешь, – сказал Гровер, – и против графика не попрешь». Так что его родителей начали всерьез обрабатывать, чтобы те перевели сына в другую школу. В любую. Куда угодно. Может, Гровер и был докой по всем школьным предметам, разбирался во всем, от магматических пород до маркиджанских коров, но ему, как заметил Тим, явно не хватало хитрости, чтобы скрывать, насколько он действительно умен. Всякий раз, когда ему представлялся случай, Гровер поддавался искушению показать свой ум. Решая кому-нибудь задачку на определение площади треугольного двора, Гровер не мог удержаться и приплетал малость тригонометрии – этого слова половина класса и выговорить толком не могла, или использовал интегралы – это слово иногда попадалось в комиксах про космические путешествия, но так и оставалось пустым звуком. Впрочем, Тим и другие относились к этой слабости Гровера вполне терпимо. Почему бы при случае не пустить пыль в глаза? Ему и так порой приходилось нелегко. Он не мог говорить со сверстниками о высшей математике и вообще о высших материях. Гровер как-то признался Тиму, что раньше обсуждал внешнюю политику со своим отцом, пока однажды они не поссорились из-за серьезных расхождений во взглядах на Берлин. «Я знаю, что им надо делать, – кричал Гровер (он всегда кричал – на стены или на какой-нибудь массивный предмет поблизости, – показывая, что злится не на вас, а на нечто, имеющее отношение к миру взрослых скроенному ими по своим меркам, большому миру, в который его не допускали, злится на их косность и упертость, преодолеть которые он пока мог только внутри себя), – я точно знаю, что они должны делать». Однако когда Тим поинтересовался, что именно они должны делать, Гровер ответил: «Не важно. Мы поспорили из-за пустяка. Но теперь не разговариваем друг с другом, а это уже не пустяк. Теперь дома родители меня не трогают, а я не трогаю их». В этом году он бывал дома только в выходные и по средам. В остальные дни он ездил за двадцать миль в колледж – Беркширский мужской колледж, созданный по образцу Уильямс-колледжа, только поменьше{143}. Там он посещал различные курсы и рассуждал о высших материях. Школа победила Гровера, избавилась от него. Учителям и так забот хватало, и к тому же им хотелось, чтобы все сами делали домашние задания. Очевидно, отец Гровера тоже не возражал против колледжа, особенно после их ссоры по поводу Берлина.

– Дело не в том, что он глупый или злой, – орал Гровер на керосиновую печку в их доме. – Не в этом дело. Всё гораздо хуже. Он разбирается в вещах, на которые мне наплевать. А я разбираюсь в том, чего ему не понять никогда.

– Тебе виднее, – сказал Тим. – Слушай, Гровер, а что такое «суггестивная терапия»?

– Что-то вроде лечения самовнушением, – ответил Гровер. – Тебе так собираются вывести бородавку?

– Да. – Тим рассказал о красной мази, которая светилась зеленым светом под лампой.

– Ультрафиолетовая флуоресценция, – сказал Гровер, явно смакуя слова, – никак не действует на бородавки. Доктор хотел ее заговорить, но теперь у него ничего не выйдет, я ему все карты спутал. – И он захохотал, катаясь по полу, словно его щекотали. – Бородавки исчезают когда захотят, вот и все. Они себе на уме.

Гровер веселился всякий раз, когда ему удавалось расстроить планы взрослых. Тиму и в голову не приходило выяснять почему. Самого Гровера не особенно заботили побудительные мотивы. «Они думают, что я умнее, чем есть на самом деле, – как-то признался он. – Им втемяшилась эта идея о „гениальном ребенке“, о том, каким он должен быть. Вроде тех, что показывают по телевизору. И они хотят, чтобы я был таким же».