Марго (7). Сентябрь

— …Нет ничего глупее, чем поливать слезами лесной мох. Ты что, думаешь, там вырастут цветы?

Марго испуганно подняла голову и заморгала: фигура женщины, стоявшей против солнца, расплывалась — то ли от яркого света, то ли от слез в глазах Марго. Длинное широкое темное платье — или плащ; волосы, подобранные под платок, открывали высокую шею…

Рука соскользнула с плеча Марго, и женщина медленно опустилась на корточки рядом с девочкой. И только тут Марго разглядела ее лицо. Странное лицо. Непонятно какое. Вроде бы старое — морщинистое, старушечье, с седыми космами выбившихся из-под платка волос; а вроде и молодое — может, из-за глаз, ярко сияющих на этом лице — как драгоценные камни; как вода в торопливом ручье в солнечных лучах; как угли в затухающем костре — одним словом, так, как не могут сиять обыкновенные старушечьи глаза, обычно подернутые мутной пленкой рассеянности и скуки — как, например, у старой кухарки Марыси.

И Марго несколько минут изумленно хлопала заплаканными глазами, недоумевая, откуда здесь взялась эта странная женщина — из солнечных лучей что ли вылепилась? Или из теней вон тех пушистых елок, сбившихся в кружок на краю поляны? И что она здесь может делать, в лесу, в звонкий теплый июньский полдень — за ягодами вроде еще рано ходить, а за грибами и подавно. Пустой сейчас должен быть лес.

А потом Марго вдруг вспомнила, кто это может быть — и похолодела от страха.

Лесная старуха, ведьма без имени. О ней шептались иногда на кухне — Марго однажды подслушала такой разговор и видела, как толстая и обычно невозмутимая Марыся закатывает испуганно глаза и мелко и торопливо крестит свою необъятную, обтянутую платьем в синий цветочек, грудь. И озирается — как будто упоминаемая в разговоре Лесная старуха могла подслушать кухаркину болтовню и наслать на нее порчу. За длинный язык. Именно этим — то есть насыланием порчи на кого придется по любым, самым пустяшным поводам, по рассказу Марыси, Лесная старуха и занималась — конечно, когда у нее выдавалась свободное время между кражами прямо из колыбелей и умерщвлениями невинных младенцев и варения из оных младенцев всяких колдовских снадобий. По словам той же Марыси, за неимением младенцев, не брезговала старуха и случайными, неосторожно заблудившимися в лесу путниками. Детьми или девками, например, пошедшими за грибами-ягодами, да отставшими от своей компании.

Марго припомнила это все и испуганно отпрянула назад — от пристальных, не по-старушечьи сияющих глаз Лесной старухи. Уперлась спиной в пенек и замерла, вжалась в него, как ошалевший от страха заяц, который надеется обмануть своей неподвижностью уже почти ухватившую его за горло лисицу.

— Ага, — понимающе хмыкнула Лесная старуха. Весело почему-то хмыкнула — и глаза ее сверкнули — весело. И совсем не злобно.

— Если уж ты надумала плакать, девочка, — назидательно (совсем как нянька, прочитавшая Марго очередную главу из Библии и вдохновенно толкующая ее своими словами) сказала Лесная старуха, — слезами надобно поливать не мох, а чье-нибудь плечо — или там жилетку, ну, как положено. Одежде-то от слез ничего не сделается, а вот душа поливаемого мягчеет и нежнеет необычайно. Становится способна к подвигам и самопожертвованиям. Одним словом, такое абсолютно бесполезное для рыдающего занятие становится полезным для окружающих. Ты как думаешь, а?

Марго, конечно же, молчала, широко раскрыв глаза, удивленная скорее не старухиными словами, которые она поняла не больше, чем нянькины толкования Библии, а тем, что старуха пока еще не упрятала ее в мешок — вон тот, например, что висит у нее за спиной, — и не унесла к себе в логово для того, чтобы сварить из Марго суп.

— Я так и знала, что ты пока не думаешь. А пора бы уж. Тебе сколько лет? — строго спросила Лесная старуха.

— Семь, — растерянно отозвалась Марго.

— Ага, — опять довольно хмыкнула старуха, как будто семь лет для девочки — как раз подходящий возраст, чтобы сварить из этой девочки какое-нибудь особо вкусное блюдо или волшебное снадобье.

— Я могла бы предложить тебе свое плечо, но я не люблю сырости. Кости болят, — Лесная старуха повела плечом. — Ну а с душой у меня и так — чрезмерно иногда, в смысле мягкости. Вон, твое хныканье услышала — нет чтоб мимо пройти, как полагается у приличных людей, а я, дура эдакая, возьми да и сверни с дороги… хотя, знаешь, уж совсем не по пути было…

И вдруг, прервав свое ворчанье, Лесная старуха — совершенно неожиданно для Марго — улыбнулась.

По-настоящему улыбнулась. Не так, как иногда улыбаются детям незнакомые взрослые — заискивающе и лживо; ее улыбка была доброй, искренней и по-настоящему веселой. (Может быть, как раз такой, какой надо улыбаться маленьким глупым девочкам перед тем, как собираешься сварить из них суп — чтобы они стали тебе доверять и сами полезли в кастрюлю?)

Но Марго (несмотря на предостерегающие мысли — отголоски ужасных рассказов Марыси) неожиданно поймала себя на том, что улыбается в ответ — и больше (кажется… ну почти…) не боится.

— …Или вот, раз уж ты раздумала плакать, — задумчиво разглядывая Марго и ее улыбку, продолжила старуха, — я могла бы научить тебя думать. Хотя, боюсь, это не бог весть какое достоинство в наше время. Или… мне кажется, это самое лучшее — я могла бы напоить тебя чаем с мятой и горячими оладьями с земляникой. А ты — если захочешь, конечно — могла бы мне рассказать, что делает такая маленькая девочка одна в лесу, рыдая на подушке из мха. И если ты просто заблудилась, после чая и оладьев я провожу тебя назад, к деревне. Договорились?

— Нет, пожалуйста, нет, — Марго испуганно отшатнулась от приветливо потянувшейся морщинистой руки — и от страшного слова «деревня», куда грозилась отвести ее с виду такая приветливая старуха; снова ударилась спиной о проклятущий корявый пенек, ойкнула и почувствовала, как слезы опять выступают на глазах.

— Ну, знаешь ли, — растерянно сказала старуха, хмыкнула, убрала руку и, кряхтя и охая, медленно поднялась на ноги. — Если хочешь… если ты так меня боишься… я, конечно, могу пойти своей дорогой, с которой ты меня сбила своим хныканьем.

— Пожалуйста, — позвала Марго — уже в старухину устало согнувшуюся спину с горбом коричневого полотняного мешка на левом плече (и совсем он не страшный, этот мешок — и к тому же слишком маленький для семилетней девочки, даже если она будет настолько глупой, что не станет сопротивляться и сама полезет туда). — Пожалуйста, — старухина спина замерла, затылок с узелком белого в розовый цветочек (совершенно неподходящей для ведьмы расцветки) платка медленно повернулся, и Марго опять увидела старухины глаза — ясные, пронзительные и слегка насмешливые.

— Пожалуйста, научите меня быть ведьмой, — одним духом — как в ледяную темную воду нырнула, задержав дыхание, — сказала Марго. И увидела, как изменились глаза старухи — удивление скользнуло в них солнечным зайчиком, осветило изнутри, и глаза стали похожи уже не на драгоценные камни, а на пронизанную солнцем воду в прозрачном ручье, на дне которого плавают любопытные рыбки.