— Умом она тронулась, Анна твоя, — неохотно сказал он. — Ходит, никого не узнает, глаза пустые, страшные, и бормочет все чего-то… — договорив, наконец-таки собрался с духом — взглянул на девчонкино лицо. И с удивлением увидел, как девчонка замотала в ответ головой, и ее заплаканные глаза стали ясными и вроде бы даже сердитыми.

— Она зовет, — сказала девчонка.

— Чего? — изумленно переспросил Анджей.

— Она зовет на помощь, а никто не слышит, — девчонкина рука опять вцепилась в ладонь Анджея. То ли девчонка опять собралась падать, то ли захотела, чтобы Анджей поближе к ней наклонился и услышал… что услышал?.. Чушь какая… Девчонкины глаза с залипшими от слез мокрыми ресницами оказались вдруг близко-близко. И оказались они такими встревоженными, черными и глубокими, что можно было оступиться и упасть в них — в черную, влажную, тревожно плещущую глубину бездонного колодца…

— Колодец… — эхом на мысли Анджея проговорила девчонка, почему-то далеким и незнакомым голосом. Голосом, который как будто отражался от замшелых стен гулкого глубокого колодца. — Ей кажется, что она все время падает в колодец… Как Баженка… И она зовет на помощь, а ее никто не слышит… А я — слышу.

Анджей отшатнулся, отдирая от себя цепкие девчоночьи пальцы. Помотал головой, отгоняя невесть откуда взявшееся видение черного колодца. Даже запахом вроде как потянуло — холодной стоялой воды и осклизлых мокрых бревен… Перевел дыхание, испуганно разглядывая девчонку. Девчонка себе как девчонка, мордочка вон замурзанная и исцарапанная, волосы встрепанные, нос покрасневший — никак опять плакать намерилась? — и глаза вон мокрые… Глаза как глаза, никакого колодца, разве что вглядеться повнимательнее… Вглядываться повнимательнее не хотелось.

— А ты слышишь? — машинально переспросил он.

— А я — слышу, — подтвердила девчонка.

— Слушай, может, ты все-таки ведьма, а? — осторожно поинтересовался он.

— Сам ты дурак, — неожиданно обиделась девчонка и шмыгнула носом. Ее глаза опять набухли слезами. «Теперь точно разревется», — испугался Анджей. Что делать с плачущими девчонками, он не знал. А что делать с плачущими малолетними ведьмами — и подавно.

— Э-э, ты не реви, — попросил он.

— А я не реву, — всхлипнула девчонка.

— Слушай, давай так, — торопливо сказал он, с ужасом глядя, как дрожат, не иначе в преддверии громкого плача, припухшие и потрескавшиеся девчонкины губы. — Ты сейчас домой иди, там уже тебя хватились небось. А я… да слушай ты, — сердито ухватил он за тонкое плечо завсхлипывавшую и уже опять строптиво поворачивающуюся в сторону деревни девчонку, — а я приведу к тебе эту твою Анну… полоумную… Чем хочешь поклянусь — приведу, — он растерянно заозирался в поисках того, чем бы можно поклясться. Почему-то все обыкновенные мальчишеские клятвы показались ему сейчас какими-то глупыми и ненастоящими — под этим недоверчивым и немного удивленным девчонкиным взглядом. А побожиться — вроде как, тоже не того… ведьма же… или нет? Тьфу, черт, поди тут разбери…

— Тебя как зовут? — неожиданно спросила девчонка.

— Анджей, — отозвался он.

— А меня Марго, — представилась девчонка, как будто только сейчас с запозданием припомнила правила поведения, которым ее обучали няньки и воспитатели.

Шмыгнула носом, вытерла грязным кулаком мокрые глаза и переспросила неуверенно: — Так, значит, приведешь Анну-то?

— Приведу, — буркнул Анджей, жалея, что ввязался, и что теперь отступать назад уже вроде как-то не того… Дурак и есть, как его эта соплячка обозвала только что. В кузницу опоздал; дядькин обед на дорогу выбросил — небось, уже собаки сожрали вместе с тряпицей; а теперь вот еще эту Анну-полоумную где-то искать и сюда вести… Анджей переступил с ноги на ногу, покосился на мрачную громаду панского дома, темной крышей выступающего над деревьями. Говорят, несколько лет назад там ведьма сгорела и с тех пор бродит призраком по ночам… и пан кричит страшным голосом во сне… А ведьма та — мамка вот этой самой девчонки, что сейчас стоит перед Анджеем и слезы по грязным щекам размазывает…

— Сказал же — приведу, — повторил он сердито.

— Тогда… калитка тут есть — сбоку. Дай покажу, — предложила заулыбавшаяся девчонка.

— Эй… Марго, — окликнул он девчонку, уже запиравшую за собой скрипучую калитку. И не хотел ведь спрашивать — как будто кто за язык дернул. — А как ты ну это… слышишь?

— Не знаю, — ответила девчонка и опять внимательно посмотрела на Анджея своими черными серьезными глазищами: — Просто слышу — и все.

Марго (10). Сентябрь

— …Я слышу… почему я это слышу, а?! — Марго захлебывалась криком, плачем, слезами и цеплялась скрюченными пальцами за старухино платье, сползая на землю, потому что сил держаться на своих ногах у нее уже не было. — Почему? — кричала Марго в заботливо склоняющееся старухино лицо — как будто старуха была виновата во всем…

— Тс-с, тихо, девочка, тихо, пойдем… пойдем, а то мне тебя не удержать самой… пойдем, я тебе травки заварю, полегче станет… — старуха бормотала, и ее голос срывался от натуги, а костлявые руки крепко держали дрожащие плечи Марго — и прижимали к себе, и гладили, и почти несли бьющуюся в истерике девочку к темнеющей за деревьями хижине, до которой Марго так и не сумела дойти сама.

— Тихо, тихо, девочка, хорошая, умница, — старухин голос бормотал успокаивающе и ласково, приговаривал, и шептал, и уговаривал; и боль, скручивающая внутренности Марго в тугой, ледяной и колючий узел; боль, от которой плыло и темнело в глазах, и хотелось свернуться в клубочек и поскорее умереть; боль начала потихоньку рассасываться, оттаивать от ласковых движений теплых старухиных рук… А потом край глиняной кружки ткнулся в крепко сжатые зубы Марго, и резко пахнущий горячий травяной чай обжег ей небо, язык, горло, желудок — и ледяные ядовитые змеи, свернувшиеся клубком внутри, беспокойно зашевелились, заметались, испуганно шипя и кусаясь.

Марго рванулась — но старухины руки держали крепко, и горячая жидкость все гладила и гладила замерзшее горло, заливая беснующихся змей… А потом старухины пальцы легонько и умело надавили на окаменевший живот Марго, и змеи не выдержали — и выпрыгнули вместе с проглоченным Марго травяным настоем — несколькими черными, с кровяными прожилками, вязкими комками…

— Вот так… — довольно и устало пробормотала старуха, позволяя измученной, бледной Марго откинуться на подушку и осторожно — не брезгливо, а скорее опасливо — сворачивая испачканное черной кровью полотенце.

Марго с ужасом следила за ее руками («И это было — это было во мне?!»).

— А теперь поспи, девочка. Успеешь еще наговориться-то.

— Зачем… — голос Марго соскользнул к сиплому шепоту; старуха уже поднималась, чтобы уйти; Марго попробовала ухватить ее за руку, но промахнулась, неожиданно быстро ослабев от этого незамысловатого движения, и только слабо дернула подол старухиного платья. Старуха остановилась. — Зачем ты научила меня это делать? Зачем? Зачем я сделала это?