Не поднимая глаз, художник произнес:

– Пятьсот долларов.

Он говорил с сельским австралийским акцентом.

Я ответил:

– Если б я собирался раскошелиться, то нашел бы аборигена.

Он притворился обиженным.

– А десяти лет вам мало? Паспорт предъявить?

– Десять лет? Прошу прощения.

Десять лет означают, что он практически первопоселенец. Безгосударство начали выращивать в 2032-м, но лишь в начале сороковых оно стало обитаемым и самообеспечиваемым. Я удивился: основатели острова и первые его жители в основном приехали из США.

Я представился:

– Меня зовут Эндрю Уорт. Здесь на эйнштейновской конференции.

– Билл Манро. Здесь из интереса.

Руки он не протянул.

– Картина мне не по карману, но, если хотите, я угощу вас ленчем.

Он скривился.

– Вы – журналист.

– Я освещаю конференцию. Больше ничего. Однако мне интересно узнать про остров.

– Так почитайте. В сетях есть все.

– Да, и одно противоречит другому. Я не могу решить, что – пропаганда, а что – нет.

– С чего вы взяли, что я расскажу вам чистую правду?

– Лицом к лицу мне легче будет разобраться.

Он вздохнул.

– Почему я? – Отложил стилус, – Ладно. Ленч и анархия. Сюда, – Он пошел через площадь.

Я остался стоять.

– Вы же не оставите это, – Он продолжал идти, и я догнал, – Пятьсот долларов плюс мольберт и стилус… Неужели вы настолько доверяете людям?

Он раздраженно взглянул на меня, обернулся и махнул ноутпадом в сторону мольберта; тот оглушительно взвизгнул. Кое-кто из прохожих обернулся.

– Там, откуда вы приехали, не бывает сигнализации?

Я покраснел.

Манро выбрал дешевое с виду открытое кафе и взял с автоматизированной стойки дымящуюся белую мешанину От нее отвратительно несло рыбой; это, впрочем, не означало, что она приготовлена из мяса позвоночного. Тем не менее аппетит у меня окончательно пропал.

Я набрал на ноутпаде подтверждение оплаты. Манро сказал:

– Не говорите мне, что глубоко потрясены использованием здесь международного кредита, существованием частных предприятий общественного питания, моей бесстыдной привязанностью к собственности и другими родимыми пятнами капитализма.

– Вижу, вам это не впервой. Так каков же избитый ответ на избитый вопрос?

Манро выбрал столик, от которого мог наблюдать за мольбертом.

Он сказал:

– Безгосударство – капиталистическая демократия. И либерально-социалистическая демократия. И союз коллективов. И еще много чего – я не знаю всех слов.

– Вы хотите сказать, люди здесь предпочитают действовать, как действовали бы в таких сообществах?

– Да, но это идет дальше. Большинство вступает в синдикаты, которые по сути и есть такие сообщества. Люди хотят иметь свободу выбора, но и определенную степень стабильности. Поэтому они заключают соглашение, в котором определяют основные стороны своей жизни. Разумеется, соглашение допускает увольнение – но ведь большинство демократий дозволяют выезд. Если шесть тысяч работников синдиката договорятся перечислять часть своих доходов (подлежащих проверке) в фонд здравоохранения, образования и социального страхования, средствами из которого распоряжается выборный комитет в соответствии с детально разработанной политикой, – им совсем не обязательно иметь парламент или главу правительства, но, по-моему, это вполне можно назвать социалистической демократией.

Я спросил:

– Значит, свободно выбранное «правительство» иметь можно. Однако в целом – вы анархисты или как? Разве у вас нет общих законов, которым все обязаны подчиняться?

– У нас есть несколько принципов, которые разделяет большинство населения. Основные идеи о недопустимости насилия и принуждения. Они общеприняты, и тем, кто с ними не согласен, лучше сюда не приезжать. Впрочем, не буду заниматься буквоедством и утверждать, что их нельзя назвать законами.

– Так анархисты вы или нет?

Манро изобразил безразличие.

– «Анархия» означает «безвластие» – не «беззаконие». Впрочем, никто из жителей Безгосударства не размышляет ночи напролет о греческой семантике или о трудах Бакунина, Прудона, Годвина. Простите, беру свои слова назад: примерно тот же процент населения, что в Париже или Пекине, с жаром рассуждает на эти темы. Однако, если вас интересует их мнение, вам придется интервьюировать их самих. Лично я считаю, это слово не спасти, слишком оно скомпрометировано. Да и не жаль. Большинство анархистов девятнадцатого – двадцатого веков были не менее марксистов одержимы идеей захвата власти. В Безгосударстве эта проблема решилась крайне просто. В две тысячи двадцать пятом году шесть служащих калифорнийской биотехнологической компании «Ин-Ген-Юити» сбежали, прихватив с собой всю информацию, необходимую для создания семени. По большей части это были их разработки, если не их собственность. Они взяли по нескольку биоинженерных клеток из разных культур, но не столько, чтобы обездолить компанию. К тому времени, как кто-либо услышал про Безгосударство, несколько сот людей жили здесь посменно, и полностью стерилизовать остров значило бы уронить политическое лицо. Такова была наша «революция». Лучше, чем укорачивать себе жизнь «коктейлем Молотова».

– За тем исключением, что кража вызвала бойкот.

Манро пожал плечами.

– Бойкот – наша постоянная головная боль. Однако Безгосударство в блокаде лучше, чем альтернатива: остров, принадлежащий компании, каждый квадратный метр – чья-либо частная собственность. И так плохо, что всякая мало-мальски годная сельскохозяйственная культура запатентована. Вообразите, что то же будет с землей под вашими ногами.

Я сказал:

– Ладно. Технология перебросила вас прямиком в новое общество, старые методы не понадобились. Вы не захватывали земель, не вырезали местное население, не устраивали кровавых восстаний, не проводили тихоходных демократических реформ. Однако создать – поддела. Как вам удается его сохранить? Что держит его, не позволяет рассыпаться на куски?

– Маленькие беспозвоночные организмы.

– Я имел в виду политически.

Манро притворился, будто не понимает:

– Сохранить от чего? От анархии?

– От насилия. Грабежей. Толпы.

– Кто потащится в середину Тихого океана за тем, чем может спокойно заняться в любом городе мира? Или вы воображаете, что мы спим и видим, как бы поиграть в «Повелителя мух»?

– Не специально. Но, когда такое случается в Сиднее, посылают особый отряд полиции. Когда такое случается в Лос-Анджелесе, посылают Национальную гвардию.