Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никто так безнадежно и беспросветно не презирал Россию, как Победоносцев. Впрочем, он всех и все презирал и, конечно, имел к этому достаточно оснований.
Благодаря своему служебному положению он видел столько низкопоклонства, столько предательства, холопства, продажности, вообще столько низости и гнусности вокруг идола власти, что не мог не приобрести глубокого презрения к людям. Он также презирал и себя, и его собственная опустошенная душа дала бы ему для этого достаточно оснований, если бы в его собственных глазах его несколько не возвышала над окружающими его это самое его презрение к ним.
Когда кто-то выразил удивление, как он может терпеть около себя такого несомненно подлого субъекта, как его товарищ Саблер, Победоносцев спокойно возразил:
— А кто нынче не подлец?
И продолжал держать около себя Саблера.
Но для Александра III этот старый циник был сущим кладом.
Победоносцев импонировал ему не только своею образованностью и умом. Победоносцев действовал на него также неотразимой убедительностью своей твердой уверенности в единую истину застоя.
Парламентаризм ведь казался «великою ложью нашего времени» не одному Победоносцеву. Многие лучшие умы давно уже разоблачили эту ложь, делая из этого совершенно другие выводы, но до этих тонкостей Александр, конечно, не доходил. Для него достаточно, было, что это шло навстречу его заветнейшему стремлению сохранить в неприкосновенности свое самодержавие. Что в самодержавии была еще большая ложь, чем в буржуазном парламентаризме, этого, конечно, Победоносцев ему не говорил, а сам он этого домыслить не был в состоянии.
Западная Европа, родина конституционализма, капитализма и социализма, помимо блеска внешней культуры, не представляла ничего ни утешительного, ни соблазнительного.
На торжествующее мещанство уже надвигалось предчувствие грядущей катастрофы. Экономическое соперничество в политике международной, классовая борьба в политике внутренней принимали все более тревожные размеры. Не призван ли русский царизм уберечь Россию, да минет ее чаша сия? Нет ли в идее царя, милостию Божией, в идее единой, неограниченной власти, стоящей выше частных интересов, выше всех людских разъединений, спасения от бед, грозящих Западу?
Отрицания Победоносцева, отчасти совпадавшие с мечтами старого славянофильства, были так соблазнительны…
Представителем этих отголосков славянофильства явился сменивший Лорис-Меликова на посту министра внутренних дел граф Игнатьев, бывший константинопольский посол, которого турки называли «Отец лжи».
При нем кахановская комиссия пыталась как-нибудь завершить реформу местного самоуправления Александра II.
Призывались даже сведущие люди и даже задумывалось нечто вроде совещательного Земского собора, но из этой затеи, как известно, ничего не вышло.
Министром Игнатьев пробыл всего один год уже в мае 1882 года был заменен типичным представителем «твердой власти» графом Д. А. Толстым, от которого уже никаких мечтаний ожидать не приходилось.
Впрочем, за кратковременное пребывание свое министром внутренних дел и граф Игнатьев немало успел.
Предположения, унаследованные от предыдущего царствования, об уменьшении выкупных платежей — свелись к пустякам, печать была сильно ущемлена, изданы были знаменитые «временные правила» об усиленной и чрезвычайной охранах, правила, пережившие и Игнатьева, и Александра III, наконец, изданы были также «временные правила» об евреях, сильно ущемившие их и без того ущемленные права.
Носились упорные слухи, что эти «правила» изданы были потому, что евреи с Игнатьевым не сошлись в цене, то есть в сумме взятки, которая с них требовалась за не-издание этих правил.
Говорили также, что эти правила, запрещавшие, между прочим, лицам иудейского вероисповедания арендовать земли и вообще недвижимости в сельских местностях, нисколько не помешали самому Игнатьеву, который до издания этого распоряжения поспешил сдать евреям в долгосрочную аренду некоторые свои имения и угодья.
Когда Игнатьева на посту министра внутренних дел сменил Толстой, умалился и этот единственный в России суррогат конституции — взятка, так как Толстой, будучи твердокаменнее и неукоснительнее Игнатьева, даже взяток не брал.
Со вступлением в министерство Толстого отходит в историю недолгий период некоторых колебаний в политике Александра III, и царствование его получает присущую ему до конца вполне определенную окраску.
Этот щедринский граф Твердо-он-то вполне олицетворял победоносцевский идеал царского министра. Он решительно ни над чем не задумывался. Для него все было ясно и просто. Для него твердая власть, принцип «тащить и не пущать» были не только средством, но и самоцелью.
Толстой принадлежал к тому изображенному Щедриным типу «идиота», который действует с какой-то страшной, почти машинной автоматичностью.
На посту министра народного просвещения Толстой обратил все гимназии, все казенные школы в какие-то учебные дисциплинарные батальоны, в какие-то мертвые дома, в которых мертвые люди заколачивали, точно гвозди в гробовые крышки, мертвые правила мертвых языков в черепа учеников.
На посту министра внутренних дел поприще стало гораздо шире. Здесь уже можно попытаться стерилизовать, обесплодить, «подморозить» всю Россию.
ГЛАВА 2
Внутренняя политика
Социальная структура России Александру III представлялась еще в формах сословного расслоения. Он, естественно, не замечал, что сословия давно перемешались, что вся эта сословная структура поддерживается лишь искусственно, отливаясь в устарелые юридические формы отсталого законодательства устарелого государственного строя.
Коронованный Тарас Скотинин стал искать опоры в исторических недорослях дворянского сословия.
Все, что было здорового, жизнеспособного в дворянстве, давно вырвалось из рамок сословных интересов и сословного бытия.
Остались и крепко держались за старое либо Митрофанушки, которые все мечтали куда-то доехать в «карете прошлого», причем куда ехать они точно не знали, ведь географии они не учились: «все равно извозчик довезет»; истории они не понимали, ибо искренно принимали за историю россказни старой нянюшки, арифметики не одолели, да и не считали нужным, все равно в Земельном банке расчет за них сделают.
Да еще крепко держались за сословные рамки те дворянские последыши, которые прошли полный курс наук у Донона и Контана и процесс исторический простодушно смешивали с процессом пищеварения.
И недоросли, и последыши дворянские шли единым фронтом и общая платформа была у них — непомерный, ненасытный аппетит.
Как ни велика Россия, им все казалось, что ее мало для пополнения их дворянских утроб, и они все поглядывали, где что плохо лежит и нельзя ли кого-нибудь или что-нибудь еще слопать. Отсюда необычайная агрессивность так называемой внешней политики.
Нельзя ли облагодетельствовать предварительной цензурой, положением об усиленной охране и еврейскими погромами, например, «родственную и единоверную Галицию»? Нельзя ли и там воспретить употребление малорусского языка и празднование памяти Шевченко?
Отобрать церковные имущества, например, удалось только у русских армян, а сколько еще их в Турецкой Армении. Нельзя ли и их включить в пределы досягаемости?
Русских мужиков довести до нищеты удалось вполне, а ведь есть еще на свете мужики турецкие, среднеазиатские, персидские, корейские, маньчжурские. Нельзя ли и их стричь во славу