Анна Леопольдовна явно проявила интерес к конфискованным драгоценностям Бирона. Придворный «брильянтщик» Иеремия (Еремей) рассказал в мемуарах:

«…ей пришла охота сломать некоторые уборы, вышедшие из моды, чтобы переделать их по своему вкусу. Граф Линар, посланник саксонского двора в России, который пользовался большим расположением принцессы, зная меня по некоторым исполненным для него работам или проданным ему мною вещам, посоветовал правительнице послать за мною. Он тотчас же приказал одному пажу, моему знакомому, идти за мною и велеть мне явиться во дворец, куда я сейчас же и отправился. Паж ввел меня в ее покои, где я застал ее вместе с графом Динаром.

— Надо, — сказала она, — чтобы вы помогли нам сломать некоторые вещи, которые я хочу переделать по последней моде.

Я отвечал, что это скорее дело золотых дел мастеров; моя специальность заключается только в резке и оценке камней, так как я знаю хорошо их стоимость и достоинство.

— Более мне ничего и не нужно, — возразила она, — я уже начала ломать, можете продолжать с нами.

Я достал нужные инструменты и принялся за работу, которая заняла два дня; после чего я свесил брильянты и оценил их».

Принцесса удивила ювелира щедростью: «По желанию регентши я положил всю старую отделку в мою шляпу и спросил у нее, кому ей угодно, чтобы я отдал это золото? Она мне сказала, чтобы я оставил себе за труды, и что если я найду, что этого недостаточно, чтобы я поставил ей в счет то, что признаю нужным. Так как в старых отделках было много маленьких брильянтов всего на 1500 рублей, не считая золота и серебра, которого тоже было на 500 руб., то эта находка пришлась очень кстати для того, чтобы мне обзавестись». Предприимчивый швейцарец продал свой гонорар, а на вырученные деньги купил отличные драгоценные камни, которые принесли ему «хороший барыш». Своей любимой фрейлине Юлиане Менгден правительница пожаловала кафтаны регента и его сына с серебряными позументами174.

Бывшему регенту пришлось провести в заключении три месяца, прежде чем его начали допрашивать. Но приговор был предрешен: 30 декабря на заседании Кабинета министров Бирона лишили имени (арестанта отныне было велено именовать Бирингом) и постановили сослать в Сибирь. В январе 1741 года специальная команда подпоручика Жана Скотта отправилась в Пелым строить дом для ссыльного; в деле Бирона сохранился даже его чертеж, заботливо сделанный Минихом (на заре своей карьеры фельдмаршал был военным инженером)175. Простоватый принц Антон признавался, что Бирон — не такой уж страшный преступник, но прощение его означало бы «порицание правительницы»; к тому же он всё равно уже лишен герцогства, а имущество его конфисковано — не возвращать же их обратно176.

Главное обвинение, предъявленное «бывшему герцогу», звучало вполне риторически: «Почему власть у его императорского величества вами была отнята и вы сами себя обладателем России учинили?»177 На фаворита была возложена ответственность за болезнь Анны Иоанновны, ибо он «ее величество побуждал и склонял к чрезвычайно великим, особливо оной каменной болезни весьма противным движениям, к верховой езде на манеже и другим выездам и трудным забавам, не токмо в летние дни, но и в самое холодное время… от таких чрезмерных движений и в такое неудобное время приключившегося частого простуженья все те болезни таким образом умножались, что уже к излечению никакого способа не осталось».

Курляндцу вменялись в вину также подготовка «завещания» императрицы, обращение к родителям императора «с великим сердцем, криком и злостью», брань в адрес «коронованных глав» и самого римского папы и даже… безбожие — поскольку «присмотрено, что он никакого закона не имел и не содержал, ибо он никогда, а особливо и в воскресные дни, в церковь Божию не хаживал, но в самое отправление службы Божией или партикулярные свои письма, знатно, нарочно читывал, или в своем на разных людей чрезвычайном сердце, по его обычаю, время продолжал».

Бывший фаворит, герцог и регент обвинялся в стремлении поссорить императрицу с Анной Леопольдовной: ведь племянница «по своим высочайшим достоинствам от ее величества как родная, любима», а он, злодей, «безбожно старался разными непристойными клеветами и зло вымышленными внушениями ее высочество как прежде, так и после совершения брака оной, у ее императорского величества в подозрение привесть и милость и любовь от оной отвратить», на что подданные «все с крайним сожалением и ужасом видеть и смотреть [были] принуждены».

Следователи во главе с генералом Г. П. Чернышевым не только вспомнили, как Бирон пытался Анну «ко вручению ему регентства склонить», но также приписали ему желание «самому овладеть престолом», что якобы доказывалось его стремлением выдать дочь замуж за одного из немецких принцев178.

Бирон в первое время заключения пал духом, но к началу допросов в феврале 1741 года оправился и отвечал на вопросы с достоинством, хотя это и было непросто. Он опровергал обвинения в преступно небрежном отношении к здоровью Анны Иоанновны и подробно рассказывал, как ему приходилось отговаривать государыню от верховой езды или «докучать, чтобы она клистир себе ставить допустила, к чему ее склонить едва было возможно».

Столь же твердо арестованный объяснял, что его избрание в регенты состоялось усилиями министров и вельмож, а он лишь дал в конце концов свое согласие. Свергнутый временщик заявил, что не имел при дворе «шпионов», за исключением сына самого Миниха; настаивал на том, что напрасно никого не арестовывал и «до казенного ни в чем не касался». В ответ на обвинения в «обидах» и «разорениях» он попросил представить обиженных его «несытством», чего комиссия сделать так и не смогла. Свои переговоры с послами Бирон объяснял заботой «о российской славе»179.

Следователи докладывали, что своего подопечного в Шлиссельбурге «сколько возможно увещевали, однако ж он, Бирон, почти во всём, кроме того, что хотел с высоким вашего императорского величества родителем, его императорским высочеством, поединком развестись, запирался». Тогда арестанту объяснили, что его «бранные слова» в адрес Анны Леопольдовны и ее мужа «довольно засвидетельствованы», и потребовали от него «всё то дело прямо объявить» — в противном случае его будут содержать, «яко злодея». Обвиненный в оскорблении величества, Бирон, как отмечено в материалах следствия, «пришел в великое мнение и скоро потом неотступно со слезами просил, дабы высочайшею вашего императорского величества милостию обнадежен был, то он, опамятовався, чрез несколько дней чистую повинную принесет, не закрывая ничего, а при том и некоторые свои намерения, о чем вашему величеству обстоятельно донесет… а ежели де что он и забудет, а после ему, Бирону, припамятовано будет, и о том сущую правду покажет без утайки, и того б ради дать ему бумаги и чернил, то он ныне напишет к высоким вашего величества родителям повинную в генеральных терминах, а потом и о всех обстоятельствах».

Обнадеженный «высочайшим милосердием», Бирон подал 5 и 6 марта 1741 года новые собственноручные признания; но никаких важных «обстоятельств», на которые надеялись следователи, они не содержали. Фаворит Анны Иоанновны согласился с тем, что «ближних их императорских высочеств служителей без докладу забрать велел», обещал призвать «голстинскаго принца», а дочь собирался выдать за принца Дармштадтского или герцога Саксен-Мейнингенского, но категорически отказывался от главного обвинения — в стремлении любой ценой получить регентство: «Брату своему, ниже Бестужеву, челобитья и декларации готовить я не приказывал; ежели же он то учинил, то должно ему показать, кто его на то привел», — и настаивал, что никаких «дальних видов» не имел и собирался быть регентом только до тех пор, «пока со шведским королем в его курляндских претензиях разделается».