Так лейб-гвардия — опора и охрана трона — начинала превращаться в опасный и непредсказуемый фактор. К 1740 году она уже осознала свое влияние. Во время последней болезни императрицы Анны Иоанновны гвардейские солдаты пеняли офицерам за бездействие; капитаны и поручики почти открыто искали себе предводителя, чтобы силой «исправить» завещание скончавшейся императрицы. Но чего стоили глава Кабинета министров князь Черкасский, доносивший на доверившихся ему офицеров, или боевой генерал и отец императора Антон Ульрих, отказавшийся от встречи с офицерами своего полка, а затем и от своего мундира? На этом фоне честолюбивый и решительный Миних уже казался настоящим вождем.

Как только лидер нашелся, произошел дворцовый переворот в гвардейском исполнении. В 1727 году император Петр II сместил руководителя вооруженных сил и своего нареченного тестя Меншикова — но всего лишь обычного подданного. В 1730-м императрица Анна Иоанновна вернула себе по просьбе подданных самодержавную власть, утраченную в ходе государственного переворота. В 1740-м фельдмаршал и начальник военного ведомства Миних сверг законного регента уже без какой-либо формальной санкции верховной власти: благословение матери императора оставалось просьбой частного лица, не подкрепленной ни официальным документом, ни присягой. Но пока еще власть как бы возвращалась более законным, с точки зрения гвардии, претендентам на нее — родителям императора.

К утру 9 ноября 1740 года столица империи была извещена об очередном дворцовом перевороте, который иногда называют первым «военным переворотом» в истории России. Однако бескровный гвардейский «штурм» Летнего дворца не означал утверждения у власти какой-то военной группировки, отстранившей штатское правительство. В России XVIII столетия, да и более поздних времен армия не была особой, отдельной корпорацией, так или иначе противопоставлявшей себя обществу — скорее наоборот, в ходе Петровских реформ «регулярные» армейские порядки служили образцом для переустройства всех прочих сфер общественной жизни. Поголовная и бессрочная служба дворян вместе с массовыми наборами рекрутов из остальных сословий способствовали созданию такой системы власти, в которой военный элемент был неотделим от гражданского.

Поэтому неудивительно, что неотлаженность этой системы и ее внутренние противоречия преодолевались в послепетровское время сугубо силовыми методами. Руководители придворных «факций» сами обладали военными чинами (как «рейхсмаршал» Меншиков или члены клана Долгоруковых), а членами поддерживавших их «партий» были действительные или отставные офицеры. В этом смысле ноябрьский переворот 1740 года не внес ничего нового. Пожалуй, только сама фигура правителя (придворного, не имевшего за плечами военной карьеры и круга сослуживцев) была дополнительным раздражителем для гвардии, облегчавшим его исчезновение с политической сцены.

Однако в самой верхушке никаких принципиальных изменений, за исключением устранения ближайших помощников свергнутого Бирона, не произошло. Новой правительнице присягали и приносили поздравления те же самые лица, которые три недели назад приветствовали регента, во главе с Минихом, Остерманом и Черкасским. Отреагировал на смену власти и Синод: из церковных поминовений было исключено имя свергнутого регента; зато после «благоверной государыни правительницы, великой княгини Анны всея России» в официальной формуле нашлось место и для ее мужа — «благородного государя Антона, герцога Брауншвейг-Люнебургского» — как-никак законного отца государя.

Миних-младший оставил колоритный рассказ о том, как проходила очередная дележка милостей и чинов:

«Утром весьма рано приказал отец мой позвать к себе меня вместе с… бароном Менгденом и предложил, чтобы мы тех, кого считаем достойными к пожалованию или к награждению, представили ему и притом предложили, чем и как кто наилучше награжден быть может. Мы исполнили сие тут же, после чего приказал он мне взять перо и писать, что он мне говорить станет. Первое было, чтобы ее высочество великая княгиня и регентша благоволили возложить на себя орден Св. Андрея, и второе — генерал-фельдмаршала Миниха за оказанную им услугу пожаловать в генералиссимусы». Хорошо еще, что благоразумный сын отговорил отца-фельдмаршала от высшей и предназначенной лишь владетельным особам (в данном случае — отцу императора, принцу Брауншвейгскому) чести — и Миних-старший милостиво согласился удовольствоваться званием «первого министра». «После сего, — продолжал Миних-сын, — спросил он меня и барона Менгдена, как же может граф Остерман над собою терпеть первого министра. Мы отвечали, что надлежало бы и ему назначить достоинство, которое с высшим чином сопряжено, нежели каковой он по сие время имел. Отец мой сказал, что вспомнил, как граф Остерман в 1723 году, работая над новым положением для флота, намекал, что он охотно желал бы быть великим адмиралом.

— Да кто же будет великим канцлером? — вопросил я.

Видя, что отец мой на сие ничего не отвечал, сказал я, что хотя князь Черкасский за свои поступки больше наказания, нежели награждения заслуживает, однако я думаю, что в начале нового правления милосердием и великодушием скорее утвердиться можно, чем чрез меру строгим исследованием и наказанием уличенных преступников, и вследствие того ее высочество великая княгиня не может убедительнейшего предъявить довода своего великодушия, как если упомянутого князя Черкасского на вакантное великого канцлера достоинство возвысит. Наконец, дабы знатнейшие достоинства оставались в руках более у природных россиян, нежели у иностранцев, предложил я графа Михаила Головкина в вице-канцлеры».

Даже если Эрнст Миних и несколько преувеличил степень своего благородства и рассудительности, его рассказ всё равно передает куражную атмосферу удавшегося переворота, когда его участники поутру по-свойски делили высшие должности империи и раздавали награды друг другу, а также друзьям и родственникам. Остальным же — тем, «кто вход ко двору имеет» — оставалось быть очевидцами их торжества и рассчитывать на милости от победителей, для чего было «оповещено пред полуднем собраться в комнатах принцессы». Ее тоже не забыли — как было сказано, предложили «возложить» на себя орден Андрея Первозванного. В отличие от первых часов после переворота, когда никто не был уверен в прочности своего положения, теперь придворные могли изобразить отмеченное Шетарди «ликование». Его цену Анне Леопольдовне и ее ближайшему окружению придется узнать ровно через год, когда те же люди будут столь же искренне приветствовать свергнувшую брауншвейгское семейство Елизавету.

Ставшей полновластной регентшей и правительницей Анне Леопольдовне ничего не осталось, как утвердить решения победителей — что она и сделала. Миних-младший перечисляет награды, полученные участниками событий и их родственниками и окружением:

«Около 11 часов пред полуднем, когда все по учиненным повесткам в передних комнатах собрались, выступила великая княгиня в голубой ленте и со звездою ордена Св. Андрея и жаловала всех к руке. Потом от имени императора читано расписание о пожалованных, в силу которого принц Брауншвейгский объявлен генералиссимусом всех сухопутных и морских сил. Далее пожалованы: фельдмаршал граф Миних первым министром, граф Остерман великим адмиралом и остаться ему при иностранных делах, князь Черкасский великим канцлером и князь Михайло Головкин вице-канцлером и кабинетским министром. Орден Св. Андрея получили: обер-шталмейстер князь Куракин, генерал-аншеф Ушаков, адмирал Головин и пребывающий в Гааге посланник Александр Головкин. Орден Св. Александра Невского пожалован президенту и камергеру барону Менгдену, камергеру Стрешневу, зятю графа Остермана, и в отсутствии находящемуся тайному советнику и камергеру князю Юсупову. Обер-маршал граф Левенвольде и дядя мой тайный советник Миних получили на уплату долгов своих первый 80 000 и другой 20 000 рублей».