– Скажите, – произнесла Дубровская и, словно отыскивая что-то, обвела взглядом спальню. – Скажите, у Лещинского были женщины?

– А! – обрадовался Тараскин. – Шерше ля фам? Ищите женщину?

Елизавета грозно взглянула на своего помощника. Он действовал ей на нервы, вставляя свои комментарии совсем не к месту.

– Я пытаюсь проверить версию личных взаимоотношений, – сказала она. – Похоже, что официальное следствие эта тема не волнует. Но Лещинский – успешный адвокат, блестящий светский человек. Не может быть, чтобы у него не было дамы сердца.

– Владимир Иванович – видный мужчина, и у него не было недостатка в женщинах, – облизнула сухие губы Аделина. – Но и постоянной подруги у него не было тоже.

– А как же жена? – спросила Елизавета. – Мне известно, что в молодости у него была сильная привязанность, которая вылилась в брак. Но совместная жизнь была недолгой. Супруги расстались, и с тех пор Лещинский живет один.

– А почему вы не спросите об этом у самого Владимира Ивановича? – поджав губы, сказала Аделина, а Дубровской показалось, что вопрос о жене хозяина был ей особенно неприятен.

– У меня сложилось мнение, что он не желает обсуждать личные темы, – произнесла Дубровская. Не могла же она сказать, что между ней и ее подзащитным так и не появилась та особая доверительная атмосфера, при которой адвокату открывают даже сердечные тайны.

– Да. Хозяин не любил распространяться про свою прошлую жизнь, – согласилась домработница. – Мне о ней он никогда не говорил. Никогда не упоминал имени своей жены, словно ее не было вовсе.

– Но, может, где-нибудь в глубине стола он хранит ее фотографии? – с надеждой спросила Елизавета. – Ну, там свадебный альбом или пожелтевшую от времени карточку.

– Владимир Иванович не был сентиментальным. Он вообще не любил фотографироваться для себя. Конечно, другое дело журналисты. Позировать на публике, после своей очередной победы, он обожал. Этого у него не отнять. Он забавлялся своей популярностью, как ребенок любимой игрушкой, – заметила Аделина. В ее голосе не прозвучало осуждения. Она во всем поддерживала хозяина.

– Тем не менее странно, – проговорила Елизавета. Ей казалось, что где-нибудь здесь, на туалетном столике, среди флаконов с туалетной водой и хрупких безделушек, должен быть выставлен небольшой портрет в кожаной рамке, где улыбалась бы одна-единственная, дорогая сердцу адвоката, женщина.

– Он принадлежал всем и не принадлежал никому, – ответила Аделина. – Погибшая девушка лишь одна из сотни таких же беззаботных птичек, залетавших в его спальню каждую неделю. Он никем не увлекался всерьез. Встретил и забыл. А что? Он – человек холостой. Почему бы ему не развлечься?

– Быть может, ему мстила какая-нибудь из его бывших пташек? – спросила Дубровская. – Женщины иногда очень близко к сердцу принимают такие встречи и расставания.

– Не думаю, – покачала головой Аделина. – Хозяин никогда не доводил отношения до критической отметки. Он расставался легко, без клятв и переживаний. Его любовницы, получив прощальный подарок, спокойно воспринимали свою отставку. Он никого не обижал и не обманывал.

– И правильно делал! – воскликнул Тараскин и мечтательно добавил: – Хотел бы я так жить.

Дубровская с сомнением взглянула на своего помощника.

– Боюсь, ты не потянешь!

– Я?! – оскорбился молодой адвокат.

Их словесную перепалку нарушило легкое покашливание. Аделина напомнила о себе.

– Если у вас больше нет вопросов, то я попросила бы вас спуститься вниз. Мне нужно закрывать дом.

Дубровская опомнилась. Бронзовые часы на каминной полке показывали половину седьмого. Они задержали домработницу ровно на тридцать минут.

– Ну, не знаю, – сказал Тараскин после того, как они, миновав широкую подъездную аллею, вышли к воротам. – Не понравилась мне она.

– Ты о ком? – спросила Елизавета, неохотно отвлекаясь от своих собственных мыслей. – Кто тебе не понравился?

– Да Аделина, разумеется!

Дубровская едва не поперхнулась.

– При чем тут Аделина? И почему она тебе должна нравиться? По всему видно, она хорошо знает свое дело, и хозяин был доволен.

– Еще бы ему не быть довольным! Эта тетка, похоже, поклоняется ему, как своему идолу. Вот он и тешит свое непомерное тщеславие.

– Мне кажется, что ты просто не в духе! – заметила Елизавета, а сама спросила себя, не была ли домработница и в самом деле влюблена в своего хозяина. В ее словах, когда она говорила о нем, слышалось не только почитание, но что-то большее, обожание, что ли?

– Интересно, сколько ей лет? – спросил Тараскин задумчиво.

– Какая разница? – удивилась Лиза. – Ей может быть и тридцать, и с таким же успехом пятьдесят. У женщин такой породы установить возраст почти невозможно.

Что она имела в виду, говоря о женской породе, было неясно и самой Лизе, но некоторые свои наблюдения по поводу возраста она излагала верно. Аделина казалась невысокой, но крепкой, как дуб, с сильными, чуть кривоватыми ногами, все недостатки которых лишь подчеркивало синее форменное платье с передником. На взгляд Елизаветы, домработнице больше бы пошли брюки, но домашнюю одежду ей выбирал, должно быть, сам хозяин, и это, в конечном счете, решало все. На ее лице не наблюдалось морщин, но в глазах уже не было молодого блеска, только подозрительность и напряженное ожидание. Чего?

– В конце концов, эта история банальна, – не замечая, что говорит вслух, произнесла Лиза. – Богатый одинокий мужчина, ко всему прочему привлекательный и интеллигентный, и его помощница по хозяйству, претендующая сразу на роли домработницы и кухарки, любящей матери и сердечного друга.

– Вы это о чем? – удивился теперь уже Тараскин.

– Ты заметил, как неохотно она говорила о бывшей жене Лещинского? – спросила Елизавета.

– Да, и что с того?

– Я хочу увидеть эту женщину и поговорить с ней, – сказала она задумчиво. – Труднее всего будет узнать, кто она и где сейчас находится.

– Нет ничего проще, – говорила Ольга Сергеевна, бряцая ложечкой в чашке с чаем. – Жену Лещинского зовут, как и меня, Ольга, и она является одной из самых блестящих представительниц нашей богемы. Неужели ты ее не знаешь, дружочек?

– Никогда о ней не слышала, – озадаченно молвила Елизавета, ломая пальцами хлебный мякиш. Они сидели на террасе первого этажа за вечерним чаем, наслаждаясь теплым вечером и сладким пирогом с начинкой из ревеня, поданным на стол прямо с пылу с жару.

– Ольга Палех – бывшая балерина. Понятное дело, сейчас она уже не танцует, но занимается чем-то в Министерстве культуры. Без ее участия не обходится ни один фестиваль, выставка или концерт. Ты должна была ее видеть по телевизору.

– Да, кажется, я понимаю, о ком идет речь, – неуверенно проговорила Дубровская. – Но мне и в голову не могло прийти, что она приходится Лещинскому бывшей женой.