– На мой взгляд, здесь немного мрачно, – нервно проговорил Тараскин, обращаясь не то к Елизавете, не то к домработнице Лещинского, сопровождающей гостей по подъездной дороге к дому. Но Аделина даже ухом не повела, словно не слышала его слов. Что до Дубровской, то дикое буйство зелени нравилось ей куда больше, чем безликие творения ландшафтных дизайнеров, предпочитающих всему на свете альпийские горки с чахлой, пожухшей от солнца растительностью.

Домработница открыла стеклянную дверь, пропуская гостей внутрь. Дом, хранивший тайну странного убийства, встретил их полумраком и тишиной.

Аделина щелкнула выключателем, и огромная гостиная под высоким потолком озарилась светом не менее чем двух дюжин точечных ламп. Гости почувствовали себя намного увереннее.

– Слава богу! – отозвался Тараскин. – Я готов был оказаться в берлоге, но теперь вижу, что это нормальный человеческий дом. Старина Лещинский знал толк в спецэффектах.

Конечно, проще всего было обвинить помощника в глупости, но Елизавета, кажется, поняла, что он имел в виду. Заброшенный парк с поросшими лишайниками деревьями и современный комфортный особняк создавали впечатляющий контраст, который изумлял гостя, заставал его врасплох. Адвокаты, как малые дети, остановились на пороге, не решаясь ступить на блестящий, как лед, паркет.

– Насколько я поняла, вы собрались здесь что-то осматривать, – напомнила им Аделина. – Спальня хозяина находится наверху.

– Спасибо, – поблагодарила ее Елизавета. – Но будет лучше, если мой помощник побеседует с вами м-м… хотя бы на кухне. А я, с вашего позволения, пройдусь по дому.

Дубровская адресовала женщине благодарную улыбку, понимая, что с таким же успехом можно улыбаться и сторожевому псу. Аделина не потрудилась изобразить на своем лице даже легкого оттенка дружелюбия. Было ясно, что она не расположена давать согласие какой-то невесть откуда взявшейся девице шастать по дому и трогать хозяйские вещи, но красная корочка адвокатского удостоверения действовала на нее, как стоп-сигнал. Домработница нехотя повиновалась. Сложив руки за спиной, она проследовала в кухню для допроса. Елизавету это даже рассмешило. Многие люди, не искушенные в юридических премудростях, путали полномочия адвоката и следователя и приглашение на беседу с защитником воспринимали как уведомление о подозрении в совершении преступления. Похоже, Аделина была из их числа, но ее правовая дремучесть была сообщникам только на руку.

В превосходном настроении Елизавета начала подниматься по парадной лестнице вверх. Конечно, ей было любопытно оказаться в доме известного адвоката и своими глазами увидеть то место, где произошли необъяснимые события. Но прежде всего Дубровская была женщиной, и она не могла остаться равнодушной к внутреннему убранству чужого дома. Остановившись на верхней площадке второго этажа, она невольно залюбовалась красотой и изысканностью гостиной, исполненной в светло-бежевых тонах. Кремового цвета ковер круглой формы, несомненно, авторской работы, с высоты казался островком, и на нем четко проступил росчерк «В.Л.», выполненный в характерной для адвоката стремительной манере. «Владимир Лещинский!» – запоздало удивилась Дубровская. Странно, но, поднимаясь по лестнице, каждая ступенька которой была одета в небольшой фрагмент этого ковра, Елизавета думала, что топчет ногами восточные иероглифы, и, только оказавшись наверху, она поняла, что видела эту размашистую подпись в протоколах следственных действий.

У Лещинского была неплохая коллекция картин современных художников, одна из которых располагалась на особом месте, в нише, под небольшим бронзовым светильником. Тут же стоял журнальный столик с аккуратной стопкой периодики. Здесь, в удобном кожаном кресле, известный адвокат любил проводить вечера после долгих утомительных процессов. Он ставил ноги на удобную подставку, брал в одну руку журнал, в другую – бокал вина и блаженствовал в гордом одиночестве. Говорят, что Лещинский любил закурить трубочку и даже хранил в своем кабинете целое собрание этих раритетных вещей вместе с запасом превосходного табака. Это было необычно и отдавало глубокой стариной, поскольку Елизавета искренне полагала, что последнюю трубку раскурил достопочтенный Шерлок Холмс, обдумывая очередную криминалистическую головоломку. В ее окружении курильщики предпочитали сигареты, в редких случаях – сигары. Впрочем, в этом был весь Лещинский, человек талантливый и неординарный, непохожий на других. Хотя, пообщавшись с ним, Дубровская поняла, что эта непохожесть не была состоянием его души, а скорее лишь насущной потребностью отличаться от других. Лещинский взращивал ее самостоятельно, как редкий цветок в своей оранжерее, и если бы жевание табака и сплевывание его на пол было зрелищем эстетическим, он бы без сомнения это делал, лишь бы выделиться на фоне серой массы ничем не примечательных людей…

Широкий, без изгибов и поворотов, коридор привел Лизу к входу в спальню. Она располагалась здесь, за дубовой дверью, и Дубровская не без трепета ступила ногой на мягкое покрытие. «Шаги здесь неслышны, – подумалось ей. – Да и дверь открывается совсем бесшумно. Неудивительно, что любовники не заметили, как из темноты появилась чужая тень». Комната оказалась просторной, с высоким белым потолком, стенами, отделанными дубовыми панелями и красивыми, похожими на натуральный шелк, обоями. В глубине, ближе к большому панорамному окну, расположилась огромная кровать с резной спинкой, накрытая сейчас покрывалом цвета карамели. Здесь, согласно материалам уголовного дела, и умерла невезучая любовница господина Лещинского. Вернее сказать, здесь ее убили. Елизавета невольно содрогнулась. Но мирный вид комнаты и изысканная обстановка так не вязались с кадрами криминальной хроники, что Дубровской на мгновение показалось, что все это происходило не в реальности, а в чьем-то чудовищном сне. Вот сейчас, напевая, после утреннего душа, войдет хозяин с махровым полотенцем на голове и остановится от изумления, увидев ее, и она, в свою очередь, застынет на месте, лихорадочно придумывая себе оправдание. Ощущение было таким сильным, что Елизавета отошла в сторону для того, чтобы в случае чего спрятаться за большой платяной шкаф. Но дверь не открылась, никто не вошел, и Дубровская, пропустив удар собственного сердца, продолжила осмотр.

Итак, пышная штора из полупрозрачной органзы прикрывала собой не только панорамное окно, но и выход на террасу. Елизавета отодвинула в сторону занавеску. Так и есть, большая, выложенная керамической плиткой площадка с навесом тянулась вдоль всей задней части дома, создавая собой прекрасную прогулочную зону для хозяина и его гостей. Возле стены стояло несколько плетеных кресел и шезлонгов, красноречиво указывая на то, что Лещинский любил проводить здесь время. На небольшой столик он ставил, должно быть, кувшин с лимонадом и в летний вечер, когда схлынет жара, садился в кресло и задумчиво наблюдал за гаснувшими в верхушках деревьев последними лучами солнца. Он протягивал руку к той, что лежала с ним рядом на шезлонге, а она улыбалась в ответ. Кто она была, эта Марина? Дубровская поймала себя на том, что не знает о постоянной привязанности Лещинского. Говорили, что у него была жена и что он любил ее страстно. Но где она сейчас? Что с ней стало? Занял ли кто-нибудь ее место в сердце адвоката?