Они уже позавтракали. Богдан крутил в руках чашку, на дне которой плескалась золотистая жидкость…

Мирослава решила прервать задумчивость хозяина.

— Вы сегодня никуда не спешите? — спросила она.

— Спешу, — ответил он, не поднимаясь с места.

— У моей бабушки когда-то была знакомая, которая прелестно гадала по чаинкам, оставшимся на дне чашки.

— Что? — Богдан вздрогнул, точно очнувшись от сна.

— Ничего… Говорю, что гадание в вопросах следствия — вещь занимательная, но мало полезная…

— Наверное…

Мирослава решила не спрашивать Трофимова, что там у него приключилось то ли на работе, то ли с Лизой. Это, собственно, ее не касается. Но вывести из оцепенения Трофимова не мешало бы.

— Помните, я рассказывала вам, что мы с Семеном были в музее?

— Конечно, помню.

— Я упомянула о полотнах Марии Белкиной, которые меня просто очаровали. Вы, конечно, о ней слышали?

Он усмехнулся, подозревая, что она заходит издалека, но пока не понял, что это значит и ответил:

— О Маше? Конечно, я не раз встречался с ней. Она не только художник бесподобный, но и человек прекрасный.

Мирослава, к своему облегчению, заметила, что Трофимов оживился.

Он между тем продолжал:

— Мария активно участвует в благотворительности. Она продала несколько своих картин, и все деньги пожертвовала в Фонд помощи больным детям и на другие благие цели.

— А у вас есть ее картины?

— Конечно! В моем кабинете висит «Сосновый бор», хотите посмотреть?

Мирослава для поддержания разговора, согласилась.

В кабинет хозяина дома она ни разу не заходила, хотя он и предлагал ей пользоваться его компьютером, но ей удобнее было располагаться за тем, что стоял в гостиной.

Сложив посуду в мойку, они поднялись на второй этаж и вошли в кабинет Богдана.

Мягкий полумрак и прохлада кабинета, наверное, в дополнение к картине, висевшей на стене, создавали атмосферу соснового бора…

Трофимов раздвинул портьеры, и Мирослава смогла лучше разглядеть картину…

Художнице удалось так осветить темные сосны лучами восходящего солнца, что от картины веяло светом и неиссякаемым оптимизмом. А глядя на россыпи солнечных зайчиков, весело прыгающих возле корней старых деревьев и на рыжеющей траве, зритель начинал невольно улыбаться.

Несколько минут Мирослава не могла оторвать взгляда от картины. Потом услышала голос Трофимова:

— А в спальне висят Машенькины анемоны. Хотите посмотреть?

— В другой раз, — уклончиво ответила Мирослава, не собираясь в принципе заходить в их с Лизой общую спальню.

Трофимов кивнул.

— Я тоже купила несколько картин для себя и для друзей.

— Вот как? Вы близко познакомились с Машей?

— Да, мне дали ее адрес в музее.

Трофимов хотел что-то спросить, но передумал.

— Богдан! Мне нужно поговорить с вами. Но та информация, которую вы сейчас услышите, должна остаться сугубо между нами.

— Да, если так надо.

— Помните, я говорила вам об Алене Саранцевой.

— Да, но интересовались вы больше ее женихом, — улыбнулся он.

Мирослава кивнула:

— Было такое. Хотя, меня, конечно, интересовала сама Алена, как девушка, за которой пытался ухаживать Олег.

— Пытался?

— Ну да, она же не ответила на его ухаживания.

— И вы думали, по какой же это причине? — спросил Трофимов.

— Да, я потом узнала, что, во‐первых, у Алены есть жених, некий Федор Самсонов. А во‐вторых, Алена кое-что рассказала мне об Олеге, вернее, о том, что произошло когда-то в школе. Но это уж было после нашей встречи.

— То есть? — не понял Богдан.

— Она ночью позвонила мне по телефону.

И Мирослава пересказала Трофимову на этот раз все, что услышала от Саранцевой:

— Именно поэтому я попросила вас отыскать сторожа…

— Я нашел его адрес, собирался как раз вам сообщить.

— Вам Олег никогда ничего не рассказывал об этом случае?

— Шутите?

— Нет, может, случайно обмолвился?

— Нет, мы вообще с ним мало общались.

— Елена Павловна, конечно, тоже не рассказывала…

— Вот именно.

— Но уж Юрий Евгеньевич не мог не знать об этой истории.

— Отец?! — Брови Трофимова взлетели вверх.

— Они же близкие друзья, и кто, как не ваш отец, мог помочь выпутаться сыну любимой женщины из неприятной истории.

— Вы хотите сказать грязной истории.

Мирослава пожала плечами.

— Я уверен, что отец этого не делал.

— Мы можем с ним поговорить? Разумеется, конфиденциально, я не хочу, чтобы он проинформировал Елену Павловну.

— Я думаю, что это можно устроить. Например, сегодня вечером, когда отец приедет домой.

— Хорошо…

— А на день у вас есть какие-либо планы?

— Есть, спасибо вам за адрес, хочу навестить этого сторожа, случайно подслушавшего разговор директора, Елены Павловны и предположительно следователя, который вел это дело…

— Вы хотите сказать, что было заведено дело?

— Да, Саранцева уверена, что сестра потерпевшей подавала заявление в милицию, но дело, как я думаю, бесследно исчезло.

— И вы надеетесь узнать у сторожа подробности?

— Да, насколько я понимаю, он живет на даче в нескольких километрах от города?

— Я поеду с вами, — решительно заявил Трофимов.

— Хорошо.

— Я только сделаю один звонок, вы не возражаете?

— С чего бы мне возражать, — пожала плечами Мирослава и вышла из кабинета.

Пока она шла по коридору, до нее донеслось:

— Пеппи, родная, не сердись. Я был не прав, но я осознал и исправлюсь.

Мирослава улыбнулась и стала спускаться по лестнице. Сердце подсказывало ей, что Пеппи простит своего Бодю…

Через полчаса они уже выехали из ворот и направились в сторону старых дач.

Приблизившись к месту назначения, Мирослава увидела, что дачи действительно были старыми, по-видимому, обитали здесь пенсионеры, которым они были выделены еще в советские времена. А возможно, что эти дачи были приобретены еще их родителями…