И пока я пытаюсь одновременно проснуться и прийти в себя от неожиданных новостей, мужчина добавляет до неприличия бодрым голосом:

— И да, еще кое-что. У моего помощника рабочий день начинается на час раньше, чем начинался ваш и на полчаса раньше, чем у меня. Опозданий я не люблю. Вы все поняли?

— Нет.

— Что именно вам непонятно?

И я говорю честно, все еще не отойдя от сна и таких новостей:

— Не понимаю, где справедливость?

Но мужчинам женщину не понять. Этот, к примеру, решает, что мой вопрос риторический, и отключается без ответа, оставив в моих ушах только отголоски тихого смеха.

— Нет, ну правда, — бормочу я, сонно глядя на черные окна, — где справедливость?

И только на секунду… на пару секунд закрываю глаза…

Алла

А в следующую минуту вздрагиваю от какого-то неясного шороха. Хочу открыть глаза и боюсь, потому что наконец различаю — это не шорох, шаги. Дверь закрыта, но кто-то все же находится в данный момент в квартире помимо меня.

Пытаюсь припомнить, что у меня здесь самое ценное, а потом понимаю — неважно. Неважно! Пусть берут все!

Пусть грабители увидят, что я крепко сплю, поймут, что сопротивления им оказывать не собираюсь, заберут все, что хотят, и уйдут. Пожалуйста… пожалуйста, молюсь про себя… А лучше пусть они меня вообще не заметят.

Но мои мольбы не услышаны. Шаги приближаются к гостиной, а потом я различаю их уже возле дивана, и…

Невольно пытаюсь сжаться, съежиться, спрятаться, даже понимая, что это не выход, и так просто уже не закончится. Мне страшно, до чертиков страшно. Настолько страшно, что я не чувствую своего тела.

Оно словно невесомое. Не мое. Наверное, это попытка отгородиться от жуткой реальности.

Бежать поздно и некуда, нырнуть обратно в грезы не получается, и я мучительно вслушиваюсь в посторонние звуки.

Еще один шаг. Последний. Сейчас грабитель протянет ко мне руку, зажмет рот, а потом…

— Я так и думал, — слышу над собой мужской голос. — Вы все-таки решили пренебречь моей просьбой и опоздать.

И вместе с облегчением, что я узнаю этот голос, меня окутывает успокоительный запах осеннего моря во время дождя.

— Как вы здесь оказались? — открыв глаза, недоуменно смотрю на главного босса компании.

— Возьмите себе за правило запирать двери, если не ждете гостей, — отвечает невозмутимо он.

А потом проходится по мне взглядом и вкрадчиво интересуется:

— Или все-таки ждете?

Не понимаю, что он имеет в виду, все еще не в силах сосредоточиться. Пытаюсь натянуть на себя плед, и…

Не могу.

Он сбился, лежит в ногах. И да, меня пронизывает запоздалое осознание, что я лежу в одних трусиках и футболке, да и та задралась, так что…

Тяну вниз хотя бы ее — обычно в ней комфортно, удобно, но сейчас она кажется слишком короткой и тонкой, и тесной. И я знаю, что видит мужчина — не только мои оголенные ноги, но и соски, которые натянули ткань.

Наверное, это от холода — окно на проветривании. И черт, я только сейчас замечаю, что ночь закончилась, и комната пронизана солнечным светом.

— Извините… — бормочу я смущенно и почему-то вместо того, чтобы встать, снова делаю вялую попытку дотянуться до пледа и спрятаться.

— Извинить? — мужчина приподнимает бровь, окидывает меня взглядом, от которого не пойму — то ли холодно, то ли жарко, то ли начинается лихорадка. — За что извинить? За опоздание? За то, что оторвали меня от дел? Или за то, что даже сейчас вы никуда не спешите, а собираетесь снова уснуть?

Я молчу.

Он ведь прав.

Понятия не имею, почему себя так веду. Наверное, я все же заболела, как и его помощница — другого объяснения нет.

— А может быть… — он потирает губу, как делает это в моменты, когда обдумывает что-то серьезное. — Мне простить вас сразу за все?

И я согласно киваю.

Нет сил говорить — это максимум моей адекватности.

Но и тот испаряется, когда мужчина присаживается рядом со мной на диван, отбрасывает в сторону плед со словами: «Он только мешает», и начинает скользить пальцами по моим щиколоткам, чтобы уже через пару секунд раздвинуть мои ноги и уверенно вклинить между ними ладонь.

— Что вы… — выдавливаю растерянно я.

— Я, — кивает согласно он. — Именно я. Пытаюсь помочь вам проснуться.

И приняв мою растерянность за согласие, уже скользит выше, оставляя после касания своих пальцев мелкую дрожь. А я мне могу сказать «нет», не могу сдвинуть ноги, не могу даже пошевелиться.

И словно со стороны слышу собственный стон, когда рука мужчины пробирается выше, медленно проходится вдоль кромки трусиков, поднимается к моему животу, а потом, словно передумав, опускается вниз.

А все, что в состоянии делать я — это завороженно смотреть на жилистую ладонь, которая уверенно ныряет под практически прозрачную и невесомую ткань.

— Выберем быстрое пробуждение или медленное? — спрашивает мужчина, прохаживаясь пальцем по предательски влажным складочкам. — Хм, похоже, здесь уже можно без подготовки…

Но вопреки словам, я чувствую, как медленно, томительно медленно он погружает в меня указательный палец.

Стыдно, горят не только щеки — все тело. Оно словно плавится от этого пока еще робкого проникновения.

Это неправильно, ни к чему, и так не должно быть.

Но я только прикусываю губу, чтобы сдержать второй стон. Его сдержать удается, а другие… уже, наверное, не смогу.

Потому что стыд смешивается с желанием — ненасытным, голодным, забытым. И я сначала вижу, а потом понимаю, что делаю: приподнимаю бедра чуть выше, чтобы проникновение было глубже, сильнее.

— Тесная, — говорит мужчина, начав медленные движения пальцем, бросает на меня строгий взгляд и бьет в самую точку. — Давно не было ничего, кроме моих пальцев, не так ли?

Но я лучше прикушу себе язык, чем признаюсь. Лучше задохнусь стонами, чем скажу ему правду, и он поймет всю степень желания, которое меня охватило.

Взгляд мужчины испытывающий, но я только сильнее прикусываю губу. И пытаюсь немного отвлечься от того, что он делает с моим телом, потому что это невыносимо… невыносимо сладко и хорошо, невыносимо порочно…

Мой босс, мой собственный босс, которому я должна найти супругу в течение месяца, ласкает меня своим пальцем…

Я не могу, не должна… есть и другие причины, которые я смутно пытаюсь припомнить, но…

Тысячи увесистых «но» между нами, и еще одно, которое связывает — прекратить все это я просто не в состоянии.