Он замолчал, тихонько выстукивая дробь пальцами на руле. Я простой брат, но я не идиот. Поэтому я произнес:

— Ты попал в какую-то серьезную переделку и думаешь, что тебе угрожают. Что? Кто?

Он снова пристально посмотрел на меня и на этот раз ответил:

— Все намного неопределеннее, чем ты думаешь. Я даже не знаю точно, что я хочу сделать или чем это может обернуться. Я продолжаю размышлять. Если американцы что-то учуяли, об этом стоит задуматься. И ты прав, я — эгоист. Утром я извинюсь перед своей охраной.

— Творить добрые дела никогда не поздно, — поддразнил я. Это была его любимая фраза.

— В самую точку, — улыбнулся папа, — а теперь давай-ка выпьем, hermano.

— Здесь? Сейчас? На Виа Венето? Давай!

— Можешь на меня положиться. Сегодня ночью у меня, как ни странно, есть деньги, я одолжил у Дона Винченцо, — сказал он, назвав пожилого прижимистого священника, следившего за хозяйственными счетами в Апостольском дворце. Примерно шестью месяцами ранее мы распили бутылку вина в баре, где собираются рабочие, в трущобах на окраине города, и нам пришлось поволноваться, когда Треди понял, что у него с собой нет денег. К счастью, денег, что оказались у меня, хватило, чтобы расплатиться.

— Я похож на киноактера?

Он надел темные очки и бесформенную фетровую шляпу, еще на нем была желтовато-коричневая куртка.

Это было безумием. И что мне оставалось делать в такой ситуации? Затолкать папу в багажник и быстро доставить его в Ватикан?

— Нет уж, извини. Целомудрию Аниты ничто не угрожает, — сказал я, покорно выходя вслед за ним из машины. — Но я бы не сказал, что ты сильно похож на папу.

— Столько стараний, и все — ради маленьких удовольствий.

Треди обладал поразительным ощущением, как выйти сухим из воды. Он знал, что люди видят то, к чему привыкли. Он этим пользовался. Той ночью мы расположились за столиком на тротуаре под навесом в плохо освещенном уголке.

Если бы вы спросили официанта, как впоследствии это сделали репортеры и полицейские, то он ответил бы, что двое мужчин средних лет зашли пропустить стаканчик. Посетители говорили на хорошем итальянском, но не так, как жители Рима, а как испанцы или, может, латиноамериканцы, бизнесмены, банкиры или даже священники. Определенно состоятельные и вежливые, но это все, что можно о них сказать.

Я пил крепкий кампари. Папа потягивал прозрачную граппу из альпийских груш. Я поглощал арахис, а он уминал гигантские зеленые маслины, запивая их бренди.

Ниже по улице, на углу, огни телевизионных прожекторов и вспышки фотокамер заливали светом вход большой гостиницы — репортеры снимали дефиле светского общества в вечерних нарядах. За столиками вокруг нас группками расположились американские туристы. На состоянии некоторых из них еще сказывалось выпитое за обедом кьянти, и они весело склоняли падежи на своем несуществующем итальянском языке. Это были американцы из разновидности гигантов с тройными подбородками; ширококостные мужчины с животами, свешивавшимися поверх белых ремней, и большие женщины в широких одеждах, с огромным количеством косметики на лицах и невероятно светлыми волосами. По-моему, милые ребята, если вам доводилось с ними общаться. Они были в том возрасте, когда фильм «Дольче вита» не только помнят, но даже вспоминают, что видели его, учась в колледже.

— Знаешь ли ты, Пол, чего бы мне действительно хотелось прямо сейчас? — спросил папа, кладя очередную оливковую косточку в кучку в большой стеклянной пепельнице. Я подумал, что, наверное, он скажет «увидеть Аниту Экберг», но не угадал. — Отбить подачу. Встать с легкой битой и отбить сотню подач. Мне бы хватило сотни, чтобы прийти в норму. Наверное, я натру себе мозоли, но можно надеть перчатки, это помогает. Ты знал, что в один год я отбил почти триста подач?

Я знал. Он рассказал мне об этом в первый день нашего знакомства в Майами и с тех пор успел повторить не менее пяти раз.

Мы болтали, и я почувствовал, что он расслабился. Когда он расслаблен, то выпивает второй бокал траппы, смакуя.

— Оливки и холодные груши. Что за сочетание! Бог, несомненно, любит оливки и груши. Можешь мне поверить, Пол.

Он рассмеялся над своей несмешной шуткой.

— Знаешь, Пол, еще ребенком, там, на Островах, — он всегда называл свою страну «Острова», хотя это было не так, — я играл в бейсбол в любую свободную минуту. Я знал, что рожден для профессионального спорта, но, когда мне исполнилось шестнадцать, вмешалась реальность. Словно трудный крученый бросок по дуге, который парализует, и ты чувствуешь себя полным дураком. Так я и стал священником — что еще я мог поделать? И все-таки… из всех удовольствий в жизни одно из самых лучших — это хороший удар. Понимаешь, о чем я? Мощная подача, ты прицеливаешься и — удар! Ни одна вещь в мире не способна вызвать подобное неподдельное возбуждение. Хороший удар битой. Si, senor.[61]Что может быть лучше хорошего удара, Пол?

— Секс.

— Почему-то я знал, что ты это скажешь.

— Я тоже никогда не мог послать крученый мяч.

— Ты когда-нибудь видел мою стойку с битой? Смотри, — сказал папа. Он вскочил на ноги, сжал правой рукой большой палец левой, слегка согнул ноги в коленях и поднял руки так, что почти закрыл щеки.

— Обычно я стоял довольно свободно и заводил биту вверх, вот так. А теперь я постарел, и мне сложнее принимать скоростные подачи, поэтому я компенсирую это вот так, более точным ударом. Забудь о длинных ударах.[62]Сконцентрируйся на быстрых, низко посланных.

Он махнул воображаемой битой — хороший точный удар.

— Третий страйк[63]— добродушным голосом отозвался американец из компании туристов, расположившихся за ближайшим столиком.

— Аут, кетчер ушел на обед, — сказал я.

Этим бы все и закончилось, но один из туристов, грузный седой мужчина с красным от вина лицом, поднялся со своего стула, демонстрируя грацию слона. Забросив в рот две оливки и перегородив собой тротуар, он заявил:

— Хорошая стойка с битой зависит от запястий, а также от переноса в нужный момент веса с ноги, что отставлена назад, на ту, что впереди. Смотрите.

С этими словами он встал в стойку, сделал большой шаг вперед, свел руки дугой и привел запястья в нужное положение.

— Давай, давай, Арчи, — крикнул один из его друзей, а другие зааплодировали.

— Хороший замах, — сказал я и отвернулся. Треди пора было отправляться обратно. Следующее, что они сделают, это пригласят нас за свой столик, чтобы Арчи и епископ Рима могли потравить бейсбольные байки.