К тому времени, когда я вернулся в общежитие колледжа святого Дамиана, еженедельное собрание было в самом разгаре. Профессор одного из немецких епископальных университетов читал лекцию на тему «Грех в повседневной жизни». Я сел в последнем ряду и постарался придать себе заинтересованный вид.

Простите, если шокировал вас, но я далеко не идеальный представитель братства и никогда не был идеальным представителем чего-либо. Я грешу. Представители духовенства тоже люди. Кто-то пьет. Кто-то играет на деньги. У кого-то есть «домохозяйки». Некоторые одержимы курением. Другие не устояли перед гомосексуализмом, а кто-то стал педофилом. Я — яростный гетеросексуал. Изо всех сил я стараюсь подавить влечение и сожалею, когда мне это не удается, но все же иногда я оказываюсь в постели с привлекательной и желающей этого женщиной, к которой я испытываю чувство. Я ложусь с ней в постель, нарушая обет безбрачия и проклиная свое безволие, но это не останавливает моего безрассудного стремления переспать с ней к нашему взаимному удовольствию. Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. Я грешу, следовательно, я существую.

У меня было несколько спокойных дней, чтобы подумать о своих грехах. Жизнь в общежитии колледжа превратилась в тупую, изматывающую скуку середины семестра. Монотонная череда однообразных занятий, отвратительная еда, долгие ночи бдений над учебниками — у семинаристов не оставалось сил на то, чтобы доставлять мне какие-либо хлопоты. Помогая Галли, я оставил собственную вялотекущую академическую карьеру в полном беспорядке; тем хуже, поэтому я решил на время отказаться от нее вовсе. Никто не будет скучать по мне на занятиях, что бы там ни было, я редко сдавал экзамены.

Мы с Галли опросили большинство сослуживцев Карузо, его друзей и даже кардинала, его начальника. Мы заново пролистали заключение патологоанатома, перечитали отчеты следователей, выпили галлоны эспрессо из чашечек-наперстков. Мы еще раз опросили охранников, дежуривших в базилике, когда погиб Карузо, в надежде на более подробное описание священника, которого один из них видел покидавшим купол. Ничего нового мы не узнали, niente, nada, zilch.[58]

Каждую неделю я встречался с отцом Ивановичем. У него был большой солнечный офис на холме Яникул на правом берегу Тибра. Был замечательный день, мы гуляли около часа по Вилла Шарра, одному из городских парков. Я рассказал отцу Ивановичу кое-что о деле Карузо и о старых разочарованиях, которые оно разбудило. Думаю, он решил, что я встревожен и раздражен, но не больше обычного. По крайней мере, он не стал предлагать мне свои волшебные голубые пилюли — комплексное успокаивающее средство; я уже проглотил их столько, что хватило бы на несколько жизней, спасибо.

Я хотел было рассказать Ивановичу о Тилли, но передумал. Чернобородый был всего лишь моим психиатром, а не исповедником.

Потом, ощутив в себе дух авантюризма и зная, что Галли этого не одобрит, я позвонил Лютеру, и на следующий день, дождавшись конца рабочего дня Видаля, мы устроили ему засаду. Видаль вышел из старого палаццо в черном одеянии священника и с таким же черным портфелем. Ни дать ни взять — ватиканский чиновник, он совершенно не походил на того подвального копателя, с которым я познакомился несколькими днями ранее, хотя и оставался таким же необщительным и холодным.

— В нашем расследовании кое-что прояснилось. Если у вас есть время ответить на несколько вопросов, мы были бы вам весьма признательны, — сказал я, кивая в сторону Лютера. — Это отец Кланси.

Видаль смерил его взглядом.

— Кланси, — произнес он.

— Афро-ирландец, — добавил Лютер.

Мы сели за столик на тротуаре на улице делла Кончильяционе, широком проспекте, который Муссолини проложил с помощью бульдозеров, загубив целый квартал средневековых строений, чтобы добиться нужного величественного вида с реки на собор Святого Петра. Я попивал апельсиновый сок, любуясь собором. Лютер и Видаль пили кофе.

— Нас озадачило одно обстоятельство: Карузо, как выяснилось, был большим почитателем «Общества священных ключей». Он даже работал на них, но это расходится с тем, что мы узнали о нем и его убеждениях.

Видаль пожал плечами.

— Лука был ученый, у него был эклектический ум, его многое интересовало.

— Отразились ли взгляды «Ключей» на собственных убеждениях монсеньора Карузо в том, что касается проблем церкви?

— Конечно, нет. Он был, если можно так выразиться, на другом конце радуги.

— И все же он писал для них.

Видаль опять пожал плечами.

— Взгляды «Ключей» далеки и от ваших собственных убеждений, — продолжал давить я.

— Мои взгляды, мои теории, стремление к гуманистической информированности и чувству собственного достоинства хорошо известны. Они говорят сами за себя, — ответил Видаль.

Однако его глаза вспыхнули, когда он затянулся сигаретой; полагаю, он знал, куда я клоню. Именно Лютер, сам того не желая, обрушился на Видаля словно мешок с песком.

Этот огромный монах, казалось, дремал, и вдруг со скоростью гепарда Лютер выдал восклицание:

— Эй, я знаю, кто вы: «Гуманизм и живой Господь», «Духовное начало и чувство собственного достоинства», — на одном дыхании выпалил он названия работ, ни одной из которых я не читал. — Моим людям они нравятся. Эти мысли находят отклик и в разуме, и в душе, — заявил Лютер; под «своими людьми» он, вероятно, подразумевал все население Африки.

— Спасибо, отец, вы очень любезны.

В Видале, казалось, проснулось что-то человеческое.

Но я подготовился по «Ключам», долгими часами продираясь сквозь их оголтелый фанатизм. Настало самое подходящее время для решительных действий.

Я сказал:

— Отец Видаль, три года назад, до избрания нового папы, «Ключи» постоянно называли вас опасным радикалом. Однако в прошлом году скупо одобрили одну из ваших идей. Затем дважды в последующих выпусках журнал «Ключей» называл добропорядочного отца Видаля разве что не дьяволом во плоти. И вот в последнем номере публикуется небольшая статья. Кто автор? Да это же отец Видаль! Что, наш проповедник решил для разнообразия встать на путь истинный?

Что ж, мне удалось привлечь его внимание. Лютер как-то странно изменился в лице. Должно быть, он решил, что у меня нервный припадок. Причем сильный.

— Кто первым потерял голову? Поменял взгляды? Вы? Карузо? Полагаю, это были вы, и считаю, что Карузо преследовал вас, может, потому что беспокоился о своем добром друге, который так внезапно отказался от убеждений, которым был верен всю жизнь. Думаю, между вами было много трений. Вы враждовали. Ссорились. Дрались. Кто знает?

Я посмотрел на Видаля.

— Но я знаю наверняка: никто не вспомнил, что видел вас за завтраком в доме, где вы проживаете, в то утро, когда погиб Карузо. Итак, что вы об этом думаете, святой отец?