– Партию?

– Охотно.

Она сильно сомневалась, что фермер сделает эту игру интересной. Но начать партию одна Ланфен не успела, фигуры стояли на своих местах, и отказ Белых был бы почти хамством.

– Насчет Кадыченко спрашивать будете, я угадала? – вздохнула она.

– Не вижу смысла. Он не та фигура, которую стали бы убивать, если только он случайно не наткнулся на что-то очень важное. Но даже если так, вам бы он об этом рассказать не успел, не стал бы. Он интересовался деньгами, а это подразумевает скрытность.

– Ведете досье на соперников?

– Просто отличаюсь наблюдательностью. Ваш ход.

Он играл неплохо, но интриговало даже не это, а то, что он абсолютно не думал над ходами. Это Ланфен могла взять паузу, составляя стратегию. Стоило ей передвинуть фигуру, как Белых делал ответный ход, причем поразительно грамотный.

– Что касается внимательности, вы не солгали. – Новая улыбка со стороны Ланфен была уже искренней.

– Я вообще считаю, что ложь – это ресурс, который должен использоваться при крайней необходимости. Я не знаю, насколько вам нужна общая картина происходящего, но ее, думаю, вы можете узнать у Тимура. Если вы заметили, он практически никогда не сидит в отеле, у него есть мгновенный доступ ко всем записям. Он ответит на ваши вопросы.

Тимура она как раз не видела давно, но только сейчас это заметила. Ланфен вообще о нем забыла, настолько неважным он ей казался. Да и теперь она не считала нужным выспрашивать его о чем-то, пусть делает свое дело.

– Вы так и не сказали, для чего подошли ко мне.

– Шахматы – одна из древнейших игр человечества, которая сегодня, к сожалению, постепенно забывается. Редко когда удается найти человека, с которым можно сыграть. Это само по себе повод для общения.

– Ну, я-то вас не порадовала! – рассмеялась Ланфен.

Она проигрывала ему быстро и очевидно. Такого еще не случалось! Она не была международным гроссмейстером, однако если и проигрывала, то с боем. А тут создавалось впечатление, что взрослый играет с ребенком, едва знакомым с правилами и фигурами.

Это не злило Ланфен, скорее, удивляло и забавляло. Если бы такие мелочи могли вывести ее из себя, хорошим она была бы психологом!

– Напротив, порадовали, – возразил Белых. – Не позвольте тому, что я делаю ходы быстро, смутить вас. Это… особенность мышления такая. Обычно мои соперники даже не заставляют меня думать, я знаю все их ходы наперед. А ваши не знаю, и этим вы меня интригуете. Я не отнимаю ваше время?

– Нисколько. Похоже, я проиграла. Еще партию?

– Сочту за честь.

Ланфен читала его досье, но там была только поверхностная информация. Белых был тихим, скрытным, как ей показалось, немного инертным. Он не относился к участникам, вызвавшим ее основной интерес. Теперь же, когда она слушала его речь, наблюдала за движениями, ей становилось любопытно.

– Кто научил вас так хорошо играть?

– Этот вопрос нужно разделить на две части, – отозвался Белых. – Играть научил друг моего отца. Но он играл отвратительно. Он объяснил мне правила игры, не более. Дальше я уже сам разбирался. Это очень любопытно.

– Нечасто встретишь человека вашей профессии, который так мастерски играет.

– Все верно – поэтому у меня мало достойных соперников. Но это нормально, я привык к одиночеству, оно – мой старый друг.

Выяснилось, что растил Белых один отец. Свою мать он никогда не знал, почему – он не упомянул, а Ланфен было неудобно спрашивать. Других детей в семье не было, и двое одиночек путешествовали по стране.

Отец Максима был консультантом, работал от заказа к заказу. Это обеспечивало его сына интересным кругом общения – среди взрослых. А вот со сверстниками сложилась прямо противоположная ситуация: он часто менял школы, не успевал ни с кем подружиться. Это заставило его повзрослеть раньше срока и породило определенную замкнутость, оставшуюся на всю жизнь.

– У нас с отцом были непростые отношения, – признал Белых, убирая с доски коня. – Он жил только своей работой, а я это не одобрял. Чем старше я становился, тем больше мы ссорились. Но я был к нему привязан, потому что другой семьи не знал. Тем не менее, когда он умер, я ни о чем не жалел. Должно быть, теперь я вам точно чудовищем каким-то кажусь.

– Нисколько, – покачала головой Ланфен. – Я вообще не люблю вешать на людей ярлыки. Любовь – очень сложная и тонкая материя, ее нельзя переводить в обязанность или норму.

– Может быть, я в этом так хорошо не разбираюсь. Я только в одиночестве разбираюсь. Не то чтоб я к нему стремился, оно меня само нашло. Жена, дети – все как-то само собой осталось в стороне. Не мое это.

– Не преждевременно ли вы делаете выводы? – удивилась Ланфен. – Лет вам немного еще…

– Тут не в годах дело. Просто иногда бывает интуитивное ощущение: нет, такой мир не для меня. Вам это сложно понять, вы замужем. Уверен, счастливы в браке.

Он кивнул на кольцо, поблескивавшее на ее безымянном пальце. Ланфен лишь вздохнула.

– Я вдова.

– Значит, вы были счастливы. Потому что жена, не любившая своего мужа, сняла бы кольцо сразу после его смерти. А вы его даже на другую руку не надели – как женщина, до сих пор преданная своему мужчине.

Это была тема, которую Ланфен не обсуждала никогда, даже не упоминала при посторонних. Слишком личное это, а с незнакомцами лучше говорить о погоде, чае и Достоевском.

Но с Белых беседа шла как-то легко, естественно. Так бывает, когда попадаешь с человеком на одну волну. В целом Ланфен был сторонницей теории о том, что в таком возрасте внешность уже выдает личность. Но в случае Максима это не работало: его образ был проще и грубее, чем душа.

– Может, это смешно, но я верю, что так нужно. – Она приподняла руку, задумчиво посмотрела на кольцо.

– Смешно? Нет, достойно восхищения. Это тяжелая миссия – то, что вы делаете. Вокруг вас много возможностей, вы молоды, красивы, но ваша память и благодарность за прошлое в вас сильнее, чем тяга к обеспечению собственного будущего.

– Это и тот факт, что после лучшего ты не соглашаешься на просто хорошее, – кивнула Ланфен. – Мой муж был великим мужчиной. Я бы оскорбила его память, если бы приняла кого-то похуже.

– Согласен. Но, возможно, однажды вы сделаете своему мужу подарок.

– Какой же?

– Позволите себе полюбить снова, – пояснил Белых. – Это будет подвиг ради него, не иначе. Потому что те, кто уходит, думаю, желают своим любимым быть счастливыми, получить от жизни все, прежде чем покинуть этот мир. Когда живые счастливы, призраки улыбаются.

Ланфен почувствовала, как по коже побежали мурашки. Она и сама не знала почему: вроде он ничего особенного не сказал, но задел какую-то струну в душе, которая была натянута слишком туго.